Финно-угорские этнографические исследования в России - А.Е Загребин

к Христианскому закону положили Бременские купцы, коим последовали благом сим деле, употребляя однакож более оружие, нежели увещевание, мече­носцы, а сим Немецкие рыцари». Заслуга Георги была не в том, что он заявил о бедствиях крестьян в прибалтийских губерниях. Довольно плохо скрытая оппозиция помещичьей тирании была присуща и дру­гим авторам эпохи Уложенной комиссии, но он смог заявить о ней со страниц официального научного издания империи.В.Н. Татищев Г.В. Лейбниц Титульный лист книги Ф.И. Страленберга «Северная и Восточ­ная часть Европы и Азии...» Лист «Примечаний...» В.Н. Татищева Фрагмент карты Ф.И. Страленберга Иллюстрация из книги об остяках И.Б. Мюллера И.Г. Гмелин Титульный лист «Описания сибирского царства...» Г.Ф. Миллера Титульный лист «Сибирской истории...» И.Э. Фишера АЛ. Шлёцер Х.Г. Портан Титульный лист книги Я. Шайновича П.С. Паллас И.Г. Георги

Двигаясь на Восток по побережью Финского залива, Георги в сво­ем повествовании приближается к окрестностям столичного города Санкт-Петербурга, где обнаруживает еще один финский народ — ижору, который, по его словам, «...как языком, так и нравами отменен был несколько от Карельских Финнов». Примечательно, что ни ранее, ни далее в тексте он не выделяет карелов как особую этническую общ­ность, по-видимому, считая их настолько близкими в языковом и куль­турном отношениях собственно финнам, что не видит необходимости в такого рода дифференциации. Кроме того, на этих землях им не были выделены водь и финны-ингерманландцы (эврэмэйсет и савакот). Вполне возможно, что они соотносились тогда с близкородственными эстонцами и с собственно финнами (суоми). Что же касается ижорцев, то автор не жалует их лестными эпитетами, подчеркивая неудовлетво­рительное состояние большинства хозяйств и склонность к легкой наживе вблизи «большой дороги». Может сложиться мнение, что в этом случае он отступает от той линии, что звучала в предыдущем разделе. Георги не упоминает о тех бедствиях, что выпадали на долю ижоры на протяжении всего средневековья и последующих лет, когда Ингрия многократно переходила из рук в руки, обезлюдевала и запустевала. Автор не пишет о скудости местных почв, нестабильности урожаев и вызванных войнами эпидемиях. Столица империи способна снести «шалости» своих неразумных маргиналов, но усомниться в счастье последних под российским скипетром было бы слишком вызы­вающе. Однако, сквозь критику ижорской нерадивости и недоверчиво­сти можно увидеть и другие факты, например, закрепощение ижоры, когда после освобождения края от шведов «немалое число Ижорцов раздарено по земскому обыкновению российским господам...». Пос­левоенное запустение Ингерманландии Георги показывает через упо­минание об обязательствах, взятых на себя русскими господами, засе­лить пустоши «переведенцами» из поместий, расположенных во внут­ренних областях страны. В результате здесь сложилась этническая, языковая и культовая чересполосица. Автор дает понять, что долгие годы крещенная новгородцами ижора испытывала религиозный гнет шведской администрации, пытавшейся распространить протестантизм. Вместе с тем, ижорцы, по оценкам обеих сторон, оказывались «...чрез­вычайно пристрастны к нелепым языческим мнениям, которыя и соплетают по тому с обрядами Христианской веры».

Следующий раздел своего исследования Георги посвящает марий­цам (в книге — Черемисы), очерчивая ареал расселения которых, он перемещает читателя во внутренние области России, указав в качестве административных маркеров земли Казанской и Нижегородской губер­ний, географического ориентира — р. Волгу (левый берег которой насе­лен марийцами значительно больше, чем правый) и исторического восточного предела, где «жилища же их простираются до самой Пермии». Рассмотренная автором в предыдущих разделах этнографи­ческая карта Восточной Прибалтики смыкается в его представлении с картой Поволжья и Приуралья в силу родства местного населения (принадлежащего к «породе Финской») и периферийное™ этих терри­торий по отношению к этническому центру империи.

Ключом, подобранным Георги к марийской антропометрии, стано­вится не раз уже использованный путешествующими учеными путь сравнения физических, ментальных и материальных характеристик нескольких народов, когда анализируемый материал помещается как бы между двумя полюсами. Такими полюсами становятся русские и татары, когда марийцы: «По виду и росту своему могут они почесться средними между Россиянами и Татарами людьми». Находясь под властью татарских ханов, марийцы, по мнению Георги, жили значи­тельно южнее своих нынешних мест расселения, кочуя между Волгой и Доном. Дальнейший текст наполнен множеством противоречий, выз­ванных преимущественно особенностями «политического письма». Так, марийцы прежде имели собственных ханов, но перейдя под власть России при Адае «...весьма подобострастном и покорном Российско­му престолу храбром (подчеркнуто мной. — А.З.) Владетеле; и теперь нет у них ни Князей ни дворян». Зато они совершили важнейший, с точки зрения просвещения, шаг вперед, а именно — посредством под­ражания русским и «по причине стеснения мест», перешли от занятий скотоводством к земледелию. Совершив данный цивилизационный шаг, марийцы не только «окрестьянились» и постепенно христианизи­ровались, но приобрели также «...подобно Россиянам, миром выбран­ных сотников, десятников и старост». Славяно-тюркские элементы и далее фиксируются автором во многих проявлениях внешнего быта мариицев, начиная от техник ведения хозяйства, заканчивая интерье­ром традиционного жилища, одеждой и налогообложением.

Дух времени отразился в своеобразном «догердерианском» пони­мании автором специфики народного творчества и этнической психо­логии. Марийцы, по Георги, в делах своих положительно неторопливы и прилежны, однако «...по примеру других не просвещенных людей упрямы и недоверчивы», в городах не живут, время по годам и месяцам не считывают и даже преданий о приключениях предков не имеют. Из этого пассажа внимательному читателю становилось не до конца ясно, откуда же Георги и его предшественники узнали о местных правите­лях, миграциях и языческих верованиях, когда у марийцев: «...за не имением букв, нет... ни письменных, ни печатных дел». Самого же автора скорее занимало исследование семейной обрядности и в осо­бенности языческой религии марийцев, сообщающей читающей пуб­лике информацию экзотического характера. Но в этих сюжетах можно заметить и ряд свидетельств, указывающих на способность марийцев так или иначе трансформировать свою духовную жизнь, приспосаблива­ясь к новым временам. Например, отказываясь от «института посвя­щенных», представленного профессиональными жрецами и гадателями, марийская вера приобретала