Свой ключ от чужой двери - Инна Бачинская

Зинаида Дмитриевна, как и Лия, обожала развлечения, была не особенно умна, но достаточно добродушна, в отличие от дочери. И поразительно бестактна. За праздничным столом она могла озабоченно сообщить всей честной компании, что у Вердика третий день расстроен желудок и поэтому он питается исключительно гречневой кашей. Генерал при этом строго кивал головой. Вердик, или Верди, как вы уже, наверное, догадались – мой покойный тесть. Когда она открывала рот, я внутренне холодел.

Да, так о чем я? О самодостаточности. Я всегда считал себя самодостаточной личностью, но, видимо, события последних дней послужили пробуждению во мне стадного инстинкта. Животные в минуту опасности сбиваются в тесную кучу. За неимением гербовой бумаги, пишут на простой. Анна ушла, и пришла Мария. Я перевел взгляд с буфета, который задумчиво созерцал, на Ведьму. Она, закончив намазывать маслом толстый ломоть хлеба, поливала его медом из соусника. Мед растекался по маслу и капал на стол, она облизывала пальцы. Лицо у нее было сосредоточенным и отсутствующим. Да что с ней такое? Я взял у нее из рук хлеб, липкий от меда, положил на тарелку и произнес: «Ну?» Она впервые за весь вечер взглянула мне в глаза.

– Меня принимали очень хорошо, – начала Ведьма свой рассказ. – Мы пили чай и беседовали о Лии. Мне даже не нужно было задавать вопросы. Зинаида Дмитриевна плакала и говорила, говорила, говорила. Ее муж-музыкант тоже был. Они спрашивали, когда выйдет статья, и просили непременно, чтобы фотография Лии была. В белом подвенечном платье. Пусть полиции станет стыдно, что они до сих пор не нашли убийцу. Музыкант полицию не ругал, видимо, отдавал себе отчет, что убийца может оказаться ближе, чем им кажется.

При этих словах я взглянул на Ведьму.

– О вас, Вячеслав Михайлович, тоже вспоминали, – продолжала она. – Я видела ваши свадебные фотографии. Ваша жена действительно была красавицей. Вкус к жизни – такой же дар, как склонность к рисованию или сочинительству. Этого, к сожалению, не понимают и исчисляют пользу от индивидуума с точки зрения произведенных им материальных благ.

– Этого не только не понимают, – заметил я, – этим и не прокормишься. В нашем обществе нет должности городского красавца.

– И совершенно напрасно! Утверждаю это как художник. Эмоциональное воздействие красоты безгранично. Кроме того, для красивой женщины произведение материальных благ необязательно. Вы прожили с Лией… сколько? Девять лет? Десять? И так и не поняли этой несложной истины.

– Я предпочитаю мозги, – прервал я ее нелюбезно.

Она хмыкнула издевательски и пожала плечами.

– Музыкант сильно напирал на дружбу между сестрами, а Зинаида Дмитриевна рассказала, как Лиечка однажды подарила Нонне свое вечернее платье с голой спиной, – возобновила она свой рассказ. – Правда, Нонночка худее Лии. Мне показали детские рисунки вашей жены, кукол, фотографии, начиная с колыбели, голышом на животе, в школьной форме и белом фартучке с крылышками, с большим букетом сирени в руках. Поразительно красивый ребенок!

«А фонд! – сказала Зинаида Дмитриевна. – Не в обиду никому будет сказано, но фонд держался исключительно на Лиечке. Все эти спонсоры, они что, деньги давали Дубенецкому? Нет! И даже не Стасу. А Лиечке! Она умела ладить с людьми. У нее был замечательный организаторский талант. Устроить трехлетнюю годовщину фонда в городском музее – чья идея? Лиечки. Ее все любили. Враги? У Лиечки? Не было у нее врагов! Она всем помогала. Своей близкой подружке, Ларочке Бекк, бедняжке, муж – инвалид, дружат еще с института… Обеды для неимущих, Рождественская елка на площади – все Лиечка. Ее всюду приглашали, везде она сидела в президиуме. Нет, врагов у нее не было. А теперь и Стаса убили. Какая трагедия! Это заказное убийство».

Зинаида Дмитриевна плакала. Музыкант молчал. И тут пришла Нонна, заскочила на минутку, принесла лекарство для кошки, у которой диабет. Нас представили друг другу.

– Как? – переспросила Нонна, разглядывая меня узкими колючими глазами. – Ариадна Княгницкая? Как же, как же, знаем. Статью о Лии? Хорошее дело. Страна должна знать своих героев!

Присесть она отказалась, так как очень спешила. Сказала, что мы можем поговорить по дороге. Она на машине. И мы ушли. Зинаида Дмитриевна очень просила меня заходить еще, а музыкант сунул в руки пакетик с домашним печеньем.

… – Нелепая история, – произнесла Нонна, не отрывая взгляда от дороги. – Нелепейшая… Но сейчас, после смерти Стаса, все выглядит по-другому.

– Вы дружили с сестрой? – спросила я.

– Лия родилась, когда мне было пять лет, – ответила она, подумав. – Я очень хотела сестричку, смутно подозревая, что она будет гораздо забавнее куклы, и с нетерпением ожидала, когда ее привезут из больницы. Я знала, что ее привезут из больницы, а не из магазина. Я видела, как рожала котят наша кошка Ниса. Я видела маленьких котят и щенят и с нетерпением ожидала увидеть человеческого детеныша, сестренку Лию. Но она оказалась совсем не забавной, а наоборот – болезненной и все время хныкала, и никакой радости от такой сестры не было. А потом стало еще хуже. Все завертелось вокруг Лиечки. Меня знали как сестру Лиечки. Везде. Мы часто переезжали с места на место, отца переводили с Дальнего Востока на Урал, с Урала в Закавказье, оттуда – в Монголию. И везде была Лия и сестра Лии, имени которой никто не помнил. Знаете, может, благодаря Лии я бросила всякие романтические бредни о любви и, стиснув зубы, училась. Любовь, мальчики, романтика – все это не для меня, я рано это поняла и делала вид, что мне этого и не нужно, что я выше этого. Мне иногда кажется, что у меня не было ни детства, ни влюбленностей, ни слабостей. Я даже не шалила, как другие дети. Я из шкуры лезла, доказывая, что я не хуже, что меня можно любить. Я доказывала это постоянно родителям, учителям в школе, соседям, дворовым ребятам. Сейчас я понимаю, что такая вечная готовность к борьбе калечит человека. Или закаляет. И то и другое верно. Зависит от силы характера. Я рано перестала плакать, не умею просить, говорить комплименты, болтать о милой дамской ерунде. Ничего этого я не делаю. И подруг у меня нет. Я слишком занята, а потом… я им не верю. Все, глядя на меня, начинают меня жалеть. Вы знаете, чем я занимаюсь? Лечу животных. Ветеринар. Ветврач. В обществе зверей я чувствую себя намного комфортнее, чем в обществе людей. Я ни о чем не жалею и ничего не хочу менять в своей жизни. Бог создал животных, чтобы людям было где найти утешение и спастись от одиночества.

Что я могу сказать о Лии? Мы были очень разные. С самого начала. И дружбы между нами не было. И соперничества тоже не было. Это было бы просто смешно. Лия и я! Возможно, я ей завидовала. Конечно, я ведь человек, и ничто человеческое мне не чуждо. Завидовала и удивлялась отсутствию здравого смысла в людях. Им ведь все равно, что представляет собой нутро человека, главное – внешность. Тебя встречают по внешности и провожают тоже по внешности, а не по уму. Все рады жадно и без конца рассматривать красивое женское лицо, и им глубоко плевать, что там внутри, а те, кто говорит, что предпочитают ум и душу, нагло врут. Или уроды, или неудачники, или денег нет. Нормальный человек тянется к красоте, блеску, разноцветной мишуре, к погремушке тянется. Да, я завидовала ей и в то же время презирала ее. Мы не были близки, а в последнее время и виделись-то нечасто. Наверное, о ее новом браке я узнала одной из последних. Дубенецкий – порядочный человек, но слаб. Не ее тип. Кабинетный ученый. Без Лии, я уверена, ему будет лучше. У него была другая девушка, коллега по кафедре, и если бы не моя сестра, они, вероятно, поженились бы… Я не понимаю мужчин. Женятся на красавицах, ожидая преданности, верности, хозяйственности, а потом жалуются. Мы и о себе-то ничего не знаем. Не знаем, чего можно ожидать от себя…