Мемуары двоечника - Михаил Ширвиндт

Он был велик! И ростом, и носом, и голосом. Звали его Вадим Реутов. За годы эстрадных скитаний он выработал ювелирный набор интонаций, жестов и приемов, заставляющих наивную публику рукоплескать каждой сомнительной репризе. Попробую в эпистолярной форме изобразить вам один из анекдотов Реутова.

Низким, глубоким, эстрадно-протяжным голосом он начинал:

— Встречаются два человека: Лысый и Рыжий… (на слове «Лысый» он поглаживал микрофон, на слове «Рыжий» прикасался к своей роскошной шевелюре). «Что, бог волос не дал?» — спрашивает Рыжий (опускает «Лысый» микрофон и долго, снисходительно на него смотрит). Лысый отвечает (микрофон взлетает и триумфально вперивается в «Рыжего»): «Давал рыжие — не взял!»

Быстрый поклон и глухое урчание в микрофон:

— Э-э-э-э-э.

И все. Это «Э-э-э» добивало раненых. Шквал аплодисментов цинично обманутых зрителей, и невозмутимый конферансье объявляет следующий номер.

За музыку отвечал милейший, добрейший, круглейший Борис Мандрус. Он был аккомпаниатором от бога. Под него пели все советские исполнители «живых» песен: от Шульженко и до Миронова… Поговаривают, что и Шаляпин не раз сталкивался с маленьким Борей-пианистом.

У нас он работал и сольно: давал классику в массы и аккомпанировал романсам Эльмиры Жерздевой — той самой, которая исполнила арию принцессы в мультфильме «Бременские музыканты». Дама она была солидная, крупная. Я ее побаивался, ведь ей, как никому, нужен правильно настроенный микрофон, и, естественно, как и предупреждали, я переборщил с реверберацией.

Ревербератор — это прибор, добавляющий голосу насыщенность и глубину. Еще он создает небольшое эхо… И вот с этим эхом я и переборщил!

Произошло это на третьем концерте. На первых двух я даже не подключал этот жуткий прибор, а тут вроде бы освоился, обнаглел и… врубил!

Вышел Реутов, как водится, хлестко пошутил и объявил что-то типа:

— А сейчас… Неслыханное достояние… Великий голос России… Неподражаемая и неповторимая… Эльмира Жерздева исполнит романс «Бубенцы». Слова: Александр Кусиков, музыка: Владимир Бакалейников (я не шучу).

Под гром аплодисментов на сцене появляются Борис Мандрус и Эльмира Жерздева, и начинается романс:

Припев:

Вот на припеве я и крутанул ручку! Мне как натуре творческой показалось, что далекий звон бубенцов должен доноситься с небольшим эхом… а получилось — с большим.

Когда мадам пропела: «Слышу звон бубенцов издалека…» — и собралась переходить к разбегу тройки, мое эхо покатилось по залу с нарастающей силой! Мандрус уже играл вторую строфу, а по рядам неслось: «Издалека-издалека-издалека…» С испугу я повернул регулятор обратно, но перепутал эхо с микрофоном и полностью убрал звук. Мандрус играет, Жерздева как рыба открывает рот про искристый снег, а у меня по-прежнему звучит: «Издалека-издалека…» — в общем, был скандал.

Следующим номером нашей программы был иллюзионист.

Он демонстрировал набор традиционных фокусов: летающие карты, шарик во рту, бесконечная лента в нагрудном кармане, волшебная трость и прочие незамысловатые трюки. Трогательно было другое: все фокусы сопровождались поэтическими комментариями. Вероятно, бюджет не позволял пригласить профессионального рифмоплета, и артист сам сочинял все «нетленки», совершенно не заботясь о размере и рифме. Выглядело это примерно так:

— Сейчас я шар засуну в рот,

Но он туда не попадет (засовывает, но во рту его не оказывается).

Ну, а теперь наоборот.

Во рту любой его найдет (и действительно, мы «находим» шар именно во рту у фокусника).

Самым страшным во всех смыслах для меня был номер с летающей палкой. Факир брал в руки трость, «незаметно» отворачивался от зрителей, надевал на руки две петли из очень толстой лески, выходил на авансцену и начинал декламировать:

(с этими словами он запускал палку на леске).

продолжал он, раскручивая трость на тросе…

Я был в ужасе! Мне казалось, что сейчас нас начнут бить. Почему нас? Потому что я сидел со своими приборами прямо перед сценой — на пути разъяренной толпы зрителей.

Однако каждый раз обходилось без мордобоя. К моему великому удивлению, люди не замечали этот канат, который для меня становился толще и толще с каждым разом.

В конце выступления следовал трюк, который я, хоть убей, не мог разгадать. Фокусник доставал из кармана портсигар, открывал его, брал папиросу и начинал свою шарманку:

С этими словами он лез в карман и… ничего не доставал. Однако подносил руку с воображаемым коробком спичек к микрофону, тряс пустой рукой… и раздавался характерный звук (настоящий коробок был спрятан под рукавом рубашки). Потом он вновь открывал портсигар (ключевой момент!), стучал по его внутренностям папиросой, вставлял ее в рот, чиркал воображаемой спичкой, подносил ее к папиросе и, произнеся:

делал затяжку… и папироса раскуривалась!

Я этого не понимал! Даже если предположить, что у него в портсигаре горит огонек, все равно без затяжки папиросу не разжечь (курильщики понимают, о чем я говорю). И это незнание меня выматывало. Я и так и сяк подкатывал к факиру, заискивал перед ним, говорил комплименты — нет. Не раскалывался — и все тут! Однажды мы возвращались после концерта на автобусе, и вдруг фокусник говорит мне:

— Я в гостиницу не поеду сегодня, ты, пожалуйста, возьми мой чемоданчик к себе, а завтра утром я его заберу.

— !!!

А теперь представьте, с какой скоростью я несся по коридорам отеля! Дрожащими руками я раскрыл заветный саквояж, оттягивая момент истины, поиграл в другие фокусы… и, наконец, взял в руки портсигар. Все оказалось точно так, как я и предполагал. С одной стороны, прижатые резинкой, лежат несколько папирос, а с другой — пальчиковая батарейка проводки и нить накаливания. Нажимая папиросой на эту нить, ты замыкаешь контакт, и она разогревается докрасна. Все понятно… но как раскурить?! Может быть, табак пропитан каким-нибудь специальным веществом, которое разгорается через паузу? В общем, чего я только не делал: я стучал, я прижимал, я просто раскуривал папиросу, как от зажигалки — тщетно! И хотя факир не был пьян, фокус не удался!