Мемуары двоечника - Михаил Ширвиндт

Так вот, «Принцесса и Дровосек». Воскресенье, день. Вечером намечается большая институтская тусовка, и я, набравшись наглости, предлагаю коллегам сделку: я один разбираю дневной спектакль, а они меня отпускают со спектакля вечернего.

Я говорил, что ребята были замечательные. Видя мои моляще-горящие глаза, они нехотя согласились и продолжили прерванный сон, а я, перепрыгивая через три ступеньки, помчался на колосники. Первым делом надо было опустить штанкет с красочным задником. Я уже собрался отвязать канат от перил и потянуть противовесы вверх, как увидел, что внизу у сцены висит другой неопознанный штанкет.

— Не беда, — подумал я. — Сейчас мы его поднимем, — и бодро отвязал узел…

Отступление № 2

В это время Галина Борисовна Волчек выпускала спектакль «Генрих Четвертый».

Художник придумал потрясающе эффектную декорацию: в самом начале действа герои стоят перед громадным, во всю высоту сцены, живописным полотном, и вдруг это полотно начинает на них падать, и оказывается, что это не холст, а стена, из-под которой они в последний момент едва успевают спрыгнуть в зал.

Дальше — больше. Эта стена превращается то в замок, то в гигантский трон и т. д. Все эти превращения достигались посредством сложнейшей системы шарниров и тросиков, которыми мы управляли, как заправские кукловоды. Премьера должна была состояться через несколько дней, а пока вся эта красота мирно висела на штанкете № 20. Мой же опущенный штанкет имел № 19.

…Вот я отвязываю узел, и канат с грузами начинает с безумным ускорением нестись вверх. Я прыгаю, вцепляюсь в канат. Он как пушинку бросает меня к потолку (метра на три), о который я ударяюсь головой и падаю вниз на колосники. Я снова вскакиваю, хватаю летящий с бешеной скоростью канат, взлетаю, бьюсь о балку, падаю, вскакиваю…

Отступление № 3

Впоследствии выяснилось, что на этом злополучном штанкете висели софиты (световые приборы) общим весом около полутора тонн. Когда закончился спектакль, осветители опустили штанкет, привязав канат с грузом к перилам, сняли приборы и ушли, не убрав противовесы (грубейшее нарушение трудовой дисциплины). А теперь представьте себе: на одной чаше весов — цыпленок, а на другой закреплен мешок картошки; крепеж резко убирают… и цыпленок улетает к солнцу.

Я не зря привел в пример птичку. Все мои действия с противоположной стороны колосников наблюдал мой начальник Серега Крылов. Он, опытный специалист, знал, как остановить необузданного монстра (надо было попытаться перетянуть другой веревкой канат через перила, а не прыгать за ним на крышу), но помочь мне он был не в силах (для этого надо было обежать весь театр), и он просто смотрел. Смотрел, как я взлетаю, тюкаюсь головкой о потолок, снова взлетаю и снова тюк…

Вот такими нечеловеческими усилиями я заслужил прозвище Чижик.

Но все клички и шутки были потом, а пока я летал и падал… и, поднявшись в очередной раз, я понял, что уже не в силах что-нибудь изменить, и с ужасом наблюдал, как неуправляемая труба, раскачиваясь из стороны в сторону, несется ввысь.

Дальше все происходило, как в замедленной съемке. Мой штанкет, качнувшись в очередной раз, влетел в висящую рядом декорацию «Генриха Четвертого», прорезал всю конструкцию, как нож масло, и с адским грохотом врезался в крышу. Замерев на мгновение, освободившийся от пут штанкет полетел вниз, добивая и без того смертельно раненного «Генриха Четвертого». Потом он долго прыгал по сцене, трамбуя деревья из «Принцессы и Дровосека», и наконец замер, скатившись в зрительный зал. Тем временем сверху из-под крыши, как листья, не спеша, долго летели лоскутки былой красоты.

Если бы все это происходило во время спектакля, то зрители задних рядов увидели бы одно из самых авангардных сценических действий в своей жизни, зрители рядов передних понаблюдали бы только начало представления, прежде чем их убила бы выкатившаяся в зал труба.

Но вернемся к Чижику. Потрясенный увиденным, на негнущихся ногах я спустился по лестнице в нашу комнату и осипшим голосом произнес:

— Все!

В. Гафт — Генрих IV

Крики ужаса были мне ответом. Разбуженные ребята увидели страшную картину. В дверях стоит человек весь в крови: лицо, одежда, руки… причем с рук кровь обильно льется на пол! (Оказывается, пытаясь затормозить канат, я содрал с рук всю кожу, но даже этого не заметил, а лицо измазал кровью, вытирая испарину.) В общем, мое появление получилось эффектным, и в возникшей паузе я тихо произнес:

— Нет больше спектакля «Генрих Четвертый».

Я уже говорил, что мои коллеги-монтировщики были ребята замечательные. Так вот, сказать «замечательные» — это ничего не сказать. Когда поздно вечером я вернулся из больницы в театр с руками, перебинтованными и напоминавшими теперь боксерские перчатки, вся моя команда работала на сцене. Они разложили на полу ошметки декорации и пытались все это как-то собрать, связать, склеить. И у них получилось! К тяжелейшей и без того работе прибавились две бессонные ночи — и спектакль был спасен! И ни одного упрека в мой адрес! Я же все это время сидел на стуле посреди сцены и травил разные байки — и это было единственное, чем я мог помочь своим героическим товарищам.

Особенной «любовью» артистов всех театров мира пользуются детские утренние спектакли. И никто в этой нелюбви не повинен — ни авторы, ни режиссеры, ни тем более дети. Каждый ребенок имеет право на своего «Карлсона», «Буратино» или «Белоснежку», и смотреть он их желает в воскресенье или во время каникул… И особенно он желает их смотреть утром 1 января. Тут уж и родители приобщаются к тяжелой мрачности эльфов, кузнечиков, гномов и прочих исполнителей сказочных ролей. Представьте себе: новогоднее утро, спектакль начинается в 10:00. Артисту надо приехать в театр как минимум за час, переодеться, загримироваться и после третьего звонка в изящном танце с веселой песенкой выскочить на сцену! Представили? А? То-то!

Вам, сидящему с Петенькой в шестом ряду, тоже смотреть тошно на всю эту шумную камарилью. А каково им, пляшущим комарам, когда каждый удар бубна набатом отзывается и без того в гудящей головке несчастного насекомого!

Словом, «искусство требует жертв». Чего только не сделаешь ради заливистого смеха маленького зрителя! Или «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало».

Иногда, правда, случаются досадные недоразумения, как в спектакле «Белоснежка и семь гномов»…

Дело в том, что мы, взрослые, легко переключаемся из мира реального в мир фантазий: прицепила Мария Ивановна на голову белые ушки на новогоднем корпоративе, и мы сразу понимаем, что это больше не главбух, а Зайка-побегайка — а дети так не могут! Детям подавай правду! Вот все деятели искусства и стараются угодить этому не терпящему компромиссов зрителю. Иногда это не требует особых усилий: надел «кошачий костюм», нарисовал нос и усы, влез в сапоги и… ну, словом, понятно… А вот, как быть с гномами? Главная отличительная черта этих существ — они маленькие! И все дети мира это знают.