Синева - Майя Лунде

на языке осела пыль.

– Две Сестры исчезнут, – проговорила я.

– Да. Две Сестры исчезнут. Семьсот одиннадцать метров свободного падения воды – этого больше не будет, словно никогда и не было. В Норвегии других таких водопадов нет. А их по трубам пускают.

Я перевела дыхание.

– А воду куда? – спросила я.

– В горах построят еще одну плотину, в нескольких километрах от старой. И отсюда вода будет поступать вниз по туннелю.

– Но… Куда? Куда поступать?

– К гидростанции, разумеется. – Он сухо хохотнул. – К Рингфьордену.

– То есть Эйде останется без воды?

– Сигне, Эйдесдален вконец осушат. А прибыль в основном достанется Рингфьордену.

У меня не укладывалось в голове, вопросы я задавала сбивчиво, отчего папа говорил все громче и быстрее.

– Это все твоя мать, – сказал он, – и Свейн. Это им на руку, потому что у них в «Ринг-гидро» акции. Благодаря Двум Сестрам они сказочно разбогатеют.

Мама. Свейн.

– Сигне?

– Я тут.

– Ты понимаешь, о чем я?

– А Сёнстебё? – спросила я. – Родители Магнуса?

– В прошлый раз Сёнстебё пастбищ лишился. А теперь все хозяйство потеряет.

В ближайшие выходные мы выехали домой. За руль села я – Магнус настоял, иначе мы выглядели бы как традиционная парочка, а ему этого не хотелось. Я села за руль, хотя тело меня не слушалось, я злилась и места себе не находила. Зато Магнус, похоже, не переживал, говорил про погоду, про вид за окном, болтал о пустяках. Как он умудряется сохранять спокойствие, я не понимала.

На подъезде к Рингфьордену из-за туч выглянуло солнце. Дорога, узкая и извилистая, лепилась к горам, мокрая от дождя, она блестящим ужом вилась почти на одном уровне с морем. Я старалась думать о дороге, но когда мы доехали до перекрестка с дорогой на Эйдесдален, я, подчинившись внезапному порыву, свернула в горы.

– Мы разве не в Рингфьорден? – удивился Магнус. – Нас же твой отец ждет!

– Я хочу на Двух Сестер посмотреть, – сказала я, – мне надо их увидеть.

Мы проехали через долину, где раскинулось озеро, синее и неподвижное под летним солнцем, где зеленели поля, а фруктовые деревья стояли в завязи, мимо фермы Сёнстебё, родителей Магнуса, где нас никто не узнал, и доехали до водопадов, двумя параллельными серебряными струнами натянутых вдоль отвесной скалы.

Я вышла из машины, в ту же секунду почувствовав, какой плотный здесь воздух, ощутив на лице жемчужные брызги, меня накрыло шумом – тысячи литров воды, каждую секунду, с напором, с криком. Водопады нагоняли на меня страх. Каждый раз, когда я смотрела на них отсюда, в голову лезли картинки: вода обрушивается на людей, дети, споткнувшись, падают на гладкие камни и лежат под потоками воды. Вода обладала силой, мощью, которую я считала непобедимой. Но сила эта исчезла, спасовала перед человеческими руками, экскаваторами, стальными трубами, туннелями, перед доходами от концессионной деятельности, индустриализацией и государством всеобщего благосостояния.

Стоявший сзади Магнус обнял меня за талию.

– Грандиозные, – сказал он.

– Это у тебя единственный эпитет?

– В смысле?

– Они, безусловно, грандиозные. А еще красивые. Чудесные. Живописные. Великолепные.

– Ты к чему ведешь?

– Видел последнюю брошюру? Про водопад, который назвали Фатой Невесты? А этот можно сравнить… например, с невестами-близняшками. Отлично придумано, да?

– Сигне…

– И еще можно назвать их полезными. Об этом ты, похоже, забыл?

– Этот эпитет мне в голову не пришел, но водопады, конечно, полезны.

– Сами водопады – не особо. Скорее их вода.

– Вода приносит пользу, да.

– Эти водопады уникальны.

– Тоже верно.

Я вернулась в машину, он шел следом.

– Поехали на плотину, – сказала я, не спрашивая, хочется ли ему, – окунусь.

Магнус молчал всю дорогу до горы. Там мы оставили машину и пошли пешком: дорога до плотины была скверной.

Мы прошли вдоль русла реки, высохшим оврагом тянувшегося в гору, и остановились на вершине. Меня охватило давно знакомое ощущение подъема, теперь, чтобы увидеть небо, не обязательно было запрокидывать голову, и оттого мне будто стало легче дышать.

Магнус смотрел на линии электропередачи, разрезающие горный пейзаж.

– Можно я кое-что скажу про это? – Он показал на массивные вышки.

Я улыбнулась.

– Давай.

– Я приготовил для них эпитет…

– Не терпится услышать.

– Безобразные.

– Метко.

– Еще бы. Но… – он умолк и быстро взглянул на меня, – разве нельзя их назвать и красивыми?

– Красивыми? С чего бы?

– В определенном смысле они красивы. Символ человеческого величия. Мы приручаем этот мир. Возможно, во мне говорит инженер, но именно благодаря этому мы выбрались из нищеты. Шагнули вперед.

Ответила я не сразу. К чему он вообще клонит?

– Человеческое величие, – наконец проговорила я, – взаимоисключающие понятия.

– Как это?

– Они противоречат друг другу. Слова «человеческий» и «величие» не сочетаются.

– Но ведь необязательно ограничиваться чем-то одним.

– А ты с собственным отцом когда-нибудь этими соображениями делился? Ты давай ему расскажи, мол, вот эти вышки… грандиозные.

– Папа с мамой… Они и без того пастбища неплохо живут. Зря они боялись: им компенсацию выплатили, все уладилось, даже отец это признал.

Магнус посмотрел на силовые кабели, обвел их рукой:

– Это результат человеческой способности планировать… Способности представить себе будущее, заботиться о себе и детях, обеспечить себе старость. И думать о тех, кто придет следом за нами.

– Мы, значит, умеем планировать и поэтому выше всех остальных биологических видов?

– Как и представители других биологических видов, мы заботимся о себе. Таков заложенный в нас инстинкт, – ответил он.

– Так что же нами управляет? Инстинкты или интеллект?

С ответом он не спешил.

– И то и другое.

– Но электростанции – это плоды интеллекта?

– Да.

– А по-моему, это инстинкт дает о себе знать.

Я снова зашагала. Мне даже смотреть на него больше не хотелось.

– Такие гигантские электростанции не возводят, руководствуясь лишь инстинктом. – Он быстро двинулся за мной.

– Но если мы считаем, что инстинкт побуждает человека заботиться о себе и своих… своих детях… – начала я.

– Тогда что?

– Тогда такие сооружения – плоды инстинкта… В итоге движет инстинкт.

Я смотрела на дорогу передо мной, по-прежнему уродливую.

– В итоге? – переспросил он.

– По твоим словам, нам свойственно заботиться о потомках, – сказала я, – но на самом деле мы заботимся только о себе. О себе и своих детях. В крайнем случае, внуках. О тех, кто придет за ними, мы забываем. Тем не менее изменения, начатые нами, влияют на жизнь сотен поколений, разрушают то, что принадлежит всем. Следовательно, защитные инстинкты тут не сработали.

– А ты в курсе, что ты пессимистка?

Я прибавила ходу, хотела побыстрее уйти оттуда, но не удержалась и ответила ему:

– Нет. Я детерминистка. Не существует никаких предпосылок, что все будет хорошо. С людьми. С миром.

– Никаких? –