Богиня в бегах - Женя Галкина

Он прищурился и сел. Вечернее солнце, пропущенное сквозь кисейные занавеси, тронуло его седину и позолотило.

– Что там? – спросил он, дождавшись своего кофе.

– Обычный командировочный потаскун, – сказала Марго, садясь напротив. – Навострился потрахаться, пока жена не видит. Ко мне тоже клеился. Ничего особенного, Глеб. Искать он ее точно не будет – собрался валить отсюда ночным поездом.

– Обычный тип? Из простых?

Марго задумалась.

– Не мент точно. Мент бы мне не поверил. Да, простой мужик. Глеб, я еще раз хочу сказать, что это опасно, и я уже не понимаю, нужно ли это все… Когда мы обрабатывали Полину, я думала, вот привалило бабе счастье, проживет как королева всю жизнь. Грех не помочь. И что сейчас – Полина не в себе, она теперь действительно больна, а ты собрался выкинуть ее на улицу?..

– В Италию поедешь? – перебил ее Глеб.

– Что? – не поняла Марго. – Куда?

– В Италию. Продам дом, эту квартиру, бизнес. Куплю виллу на берегу моря, увезу туда жену. Тебе куплю студию где-нибудь в городе. Хочешь – снова открывай магазинчик. С оформлением документов помогу.

И Марго забыла о своих сомнениях.

– Глеб! – завизжала она. – В Италию!!! Я – в Италию?!! Обожаю тебя! Ты лучший мужик на свете!

Он улыбнулся, отставил опустевшую чашку.

– Налей еще кофейку и печенье испеки, что ли… Мотаешься тут без дела, не баба, а недоразумение. Ты печь-то умеешь? Смотри – плита вон в углу стоит!

– Я шарлотку могу, – засуетилась Марго, – Глеб, это правда? Продаешь бизнес? Уходишь из дела? Серьезно?

– Да, – ответил Глеб, – мне детей пора воспитывать. Семьей обзаводиться.

– Счастья тебе! – на этот раз вполне искренне поздравила Марго. – Как зовут молодую супругу-то?

– Светку? Кристиной.

* * *

Письмо Полины достигло адресата за час до того, как Петр, раздосадованный неудачным свиданием, вернулся в отель. Письмо пришло вместе с улыбающимся мужчиной, сообщившим, что написано оно рукой Дианы Стрелецкой. Как, вы не знаете, кто это?

Аглая не знала.

Это известная женщина-фотограф, талант международного масштаба. Правда, она почему-то давно ушла из профессии… может, поэтому и не знаете.

После такой протекции Аглая уделила письму особое внимание. Ей подумалось, что вдруг женщина-фотограф заинтересовалась ее центром и хочет сделать фоторепортаж. Поэтому Аглая не стала отправлять его к секретарю на рассмотрение срочности, а налила чашечку кофе и вскрыла письмо сама.

Несколько раз она перечитывала быстрые строчки, стремящиеся вниз по листку с вензелем отеля. Потом она задала несколько запросов поисковику, открыв сразу несколько вкладок, и профессионально-быстро поглотила огромный объем информации, вычленив самое важное и тревожащее, разложив для себя по полочкам.

Картина выходила катастрофичная. Последний день Помпеи, подумала Аглая про себя, вскочила и кинулась действовать. Вулкан еще можно было одолеть.

Надев белую, с опущенными волнистыми полями шляпку, она пронеслась мимо секретарши, мирно стучащей спицами.

Та привыкла к тому, что начальница подчас летит куда-то, как на пожар, и ничуть не удивилась.

От белого «вольво», за рулем которого восседала дама в шляпке и очках в толстой оранжевой оправе, остановившегося у отеля «Акапулько», разлетались солнечные искры и блики.

Дама выскочила из машины, решительным шагом поднялась по лестнице и у ресепшена, немилосердно улыбнувшись, оттеснила мужчину в помятом жилете стального цвета.

– Простите, – сказала Аглая, – у меня жизненно срочно. Олеся, будьте добры, помогите – только вы одна во всем мире и способны мне помочь, – обратилась она к администратору ресепшена, прочитав имя на ее бейдже. – Я разминулась с подругой, мы давно планировали эту встречу, но, видимо, я неправильно записала адрес отеля… а теперь не могу ни дозвониться, ни найти ее. Диана Стрелецкая. Проверьте, пожалуйста.

Олеся подняла на нее глаза, готовясь возразить, но вдруг улыбнулась в ответ: широко-широко.

– Аглая Ивановна! Минутку…

– Не трудитесь, – сказал стоящий рядом мужчина в жилете: от него несся аромат лилий, – Диана – это неуравновешенная дамочка, которой я подал идею поиграть в раздвоение личности, а не та самая Стрелецкая. На самом деле дамочку зовут Полина Захаржевская, и она просто искательница любовных интрижек.

Олеся замерла, не зная, продолжать ли ей поиск.

Аглая развернулась к мужчине.

– Вы что-то знаете о ней?

– А вы? – спросил мужчина, глядя на нее серьезными светлыми глазами, обведенными по радужке синим темным кольцом.

– Я знаю, что Диану Стрелецкую похитили пять лет назад, следствие зашло в тупик, трупа обнаружено не было, и сейчас, пять лет спустя, появляется женщина, которая использует это имя, и первый же человек, с ней знакомый, пытается уверить меня в том, что эта зацепка – чушь собачья. А вы сами уверены в том, что говорите? Ваша совесть будет спать спокойно, если Диана действительно в беде, а вы мастерски снимете меня с ее следа? Или – вы прикрываете похитителя Дианы, пытаясь уверить меня в том, что эта женщина просто выдумщица?

Мужчина заколебался.

– Полина Захаржевская здесь проживала… – подала робкий голос Олеся.

– Спасибо, дорогая моя, – тепло ответила ей Аглая, – ты можешь что-то рассказать о ней?

– Ну… – неуверенно начала Олеся, – если вы говорите о Диане… то ее так называли участники семинара по фотографии, которые у нас размещались.

Аглая удовлетворенно кивнула.

– А где проводится семинар?..

– Погодите минутку, – сдался мужчина, – я вам все расскажу. Меня зовут Петр Соболь…

Для Карла Валерьяновича Шелепы Полина была не просто пациенткой – она была результатом его долгих кропотливых трудов в области гипнологии, психиатрии и психологии, ни грамма не оцененных научным сообществом. Научное сообщество мало того, что труды эти не приняло, – ужаснулось.

Идеи Карла Валерьяновича об осчастливливании людей посредством постепенной замены их памяти ложной показались научному сообществу чудовищными, а некоторые его сегменты – откровенно фашистскими.

Стоило только Шелепе опубликовать промежуточные результаты своих исследований (а начинал он робко, с тестов и опросов добровольцев, составлял графики и собирал данные), как на него обрушивалась волна критики.

Карлу Валерьяновичу, который не отчаивался доказать окружающим, что горе, беды и несчастья нужно из памяти стирать, чтобы полноценно жить дальше, не застревая в последствиях травматичного опыта, начало казаться, что критиковать его стало попросту модно.