Бремя любви - Агата Кристи

– Я же не о жизненном пути говорю! Я говорю, что человекоказывается выделен – человек, который в чем-то превосходит собратьев, и в тоже время он меньше их, и всегда об этом должно помнить: что он бесконечноменьше, чем они.

– Ну, я уже совсем перестал вас понимать.

Ллевеллин тихо проговорил скорее себе, чем собеседнику:

– Есть, конечно, опасность, – об этом забыть. Ко мне Бог былмилостив, как я теперь понимаю. Я был во время спасен.

Последние слова слегка озадачили Уайлдинга. С оттенкомсмущения он сказал:

– Вы очень добры, что рассказали мне, что с вами было.Поверьте, с моей стороны это не было простым любопытством.

– Я знаю. Вы действительно интересуетесь каждым человеком.

– А вы необычный человек. Я читал в периодике сообщения овашей карьере. Но меня интересовало не это.

Детали касаются всего лишь фактической стороны дела.

Ллевеллин кивнул. Он все еще был во власти воспоминаний. Онвспомнил тот день, как поднялся на лифте на тридцать пятый этаж. В приемной еговстретила высокая элегантная блондинка, она передала его крепкому плечистомумолодому человеку, и наконец он попал в святая святых – офис магната.Сверкающая поверхность обширного светлого стола, ему навстречу встает ипротягивает руку мужчина – тяжелая челюсть, маленькие пронизывающие глазки –совсем как у того, привидевшегося в пустыне.

– ..рад познакомиться с вами, мистер Нокс. Как я понимаю,страна созрела для великого возвращения к Богу… вам надо помочь, подать себякак следует… был бы результат, мы не постоим за ценой… был на двух вашихсобраниях… большое впечатление… они ловили каждое ваше слово… это быловеликолепно… великолепно!

Бог и Большой Бизнес. Совместимы ли они? Почему бы нет? Еслиделовая хватка – Божий дар человеку, почему бы не поставить ее на службу Богу?

Ллевеллин не колебался, потому что этот человек и комната –это было часть предначертанного ему плана, показанного в видении. Это был егопуть. Была ли в том человеке искренность – простейшая искренность, котораяможет показаться забавной, как наивные фигуры старинной резьбы на купели? Илион просто увидел некоторую деловую перспективу? Осознал, что Бога можноиспользовать для получения прибыли?

Ллевеллин этого так и не узнал, но его это не волновало. Эточасть предначертанного ему пути. Он проводник посланий, не больше, подчиненноелицо.

Пятнадцать лет… От небольших собраний на открытом воздухе долекториев, больших залов, огромных стадионов.

Лица, колышущаяся масса лиц, удаленные на расстоянии,встающие рядами. Ждущие, жаждущие…

А что он? Всегда одно и то же.

Холодность, отголоски страха, пустота, ожидание.

И вот доктор Нокс встает и… слова идут, спешат сквозь мозг,рвутся с губ . Не его слова – никогда это не были его слова. Но слава, экстазот произнесения этих слов – это остается ему.

(Вот тут-то и таилась опасность. Странно, что он смог понятьэто только теперь.) И последствия: льстивость женщин, сердечность мужчин,чувство смертельной усталости, тошнота, – а тут радушие, поклонение, истерия.

И он сам, хотя и пытался сделать все, что мог, больше непосланник Божий, а несовершенное человеческое существо, гораздо меньшее, чемте, кто смотрел на него с глупым обожанием, – потому что дар покинул его. В немне осталось ничего от человеческого достоинства. Слабое, больное создание,полное отчаяния, черного, опустошающего отчаяния.

«Бедный доктор Нокс, – говорили люди. – У него такой усталыйвид. Усталый. Все более и более усталый…»

Физически он был сильным человеком, но не настолько сильным,чтобы выдержать пятнадцать лет подобной жизни. Тошнота, головокружение,сердцебиение, провалы в памяти, обмороки – все ясно: полный износ организма.

Итак, горный санаторий. Лежишь без движения, уставившись вокно, за которым темные ветви сосен разрезают полотно неба, и круглое розовоелицо склоняется над тобой, и серьезные совиные глаза за толстыми стеклами очков.

– Курс лечения будет длительным. Наберитесь терпения.

– Да, доктор.

– К счастью, у вас сильный организм, но вы беспощадно егоэксплуатировали. Сердце, легкие – все органы так или иначе затронуты.

– Хотите подготовить меня к тому, что мне предстоит умереть?

Вопрос был задан с легким любопытством.

– Нет, конечно. Мы вас снова поставим на ноги. Как я ужесказал, лечение будет длительным, но вы выйдете отсюда здоровым. Только…

Доктор колебался.

– Только что?

– Вы должны понять, доктор Нокс. В будущем вам следует веститихую, спокойную жизнь. Больше никаких публичных выступлений. Ваше сердце этогоне выдержит.

Никаких трибун, никаких речей, никакого напряжения.

– Но после отдыха…

– Нет, доктор Нокс! Сколько бы вы ни отдыхали, мой приговоростается прежним.

– Понятно. – Он подумал. – Понятно. Израсходовался?

– Именно так.

– Израсходовался. Инструмент, который Бог использовал длясвоих целей. Хрупкий человеческий инструмент не выдержал. Изношен, отправлен вотставку, выброшен вон.

И что же теперь?

Вот в чем вопрос. Что дальше?

В конце концов, что ты такое, Ллевеллин Нокс?

Он должен это выяснить.

* * *

Голос Уайлдинга мягко вторгся в его думы.

– Имею ли я право спросить, каковы ваши планы на будущее?

– Нет у меня никаких планов.

– В самом деле? Возможно, вы надеетесь вернуться…

Ллевеллин прервал его с некоторой жесткостью в голосе:

– Назад пути нет.

– Какая-то иная форма деятельности?

– Нет. Полный разрыв. Так надо.

– Вам так сказано?

– Не в таких словах. Публичная жизнь исключается, этоглавное. Никаких выступлений. Значит, конец.

– Спокойное, тихое существование где-нибудь в глуши.Существование это не для вас, я понимаю. Но стать священником в какой-нибудьцеркви?