Ф.М. Том 2 - Борис Акунин

— Очень просто, посредством некоторого арифметическогодействия. Я, знаете ли, огромный грешник, — доверительно сообщил АркадийИванович, словно рассчитывал удивить собеседника этим откровением. — Не всмысле обычных человеческих пакостей, на какие всякий горазд. То есть, конечно,и блудил, и плутовал, и пьянствовал. Желал, так сказать, и жены, и осла, ивола. Все это делают, во всяком случае многие. Но душу живую убивают весьма ивесьма немногие, и тут уж прощения нет. Каждая погубленная душа в некоейбухгалтерии зачитывается в большущий минус. На мне таких минусов четыре.

— Шелудякова, Чебаров, Зигель… — принялся считатьПорфирий Петрович.

Но Свидригайлов рассердился, перебил:

— При чем тут Зигель? Какая душа у Зигель? Дойду еще доДарьи Францевны, а сейчас я про иное. Об жене моей Марфе Петровне я вам ужесказывал. Ее я себе проавансировал, с последующим погашением ссуды.

— Что-с? — вновь недопонял надворный советник.

— Вы слушайте, не перебивайте! Это, стало быть, первыймой минус. Хотя нет, если по порядку, то он выходит третий. Я ведь еще преждежены две живых души извел. Но Марфу Петровну хоть по страсти и расчету, а техдвоих ни с чего, от скуки да развращенности. Первый мой минус приключился,когда я девочку одну глухонемую до веревки довел. Сам не убивал, но лучше бы ужсобственными руками, всё не так подло бы вышло. Не стану рассказом времениотнимать — долго получится… И еще лакея своего, тоже неподсудным образом, так чтодаже и под следствие не угодил. То есть для закона до самого последнего времения был совершенно чист, — засмеялся Аркадий Иванович, — хоть и ходилпо белому свету тремя минусами, словно тремя осиновыми колами, пронзенный… Нувот-с. А когда я ту девушку полюбил, начались у меня видения… Я вам этого ещене сказывал, что полюбил-то? Сказывал? Это, знаете, как бывает: встретишьженщину, одну на всю жизнь… То есть, может, и не встретишь, а нафантазируешьсебе. Ее, скорее всего, не существует вовсе, этой женщины — одна игравоображения. Исчезнешь ты, и ее тоже не станет. Вот кстати интересно будетпроверить, исчезнет она или нет… — Он на миг умолк, о чем-топризадумавшись, да и тряхнул головой. — Ладно, passons. He о том ведьрассказать хотел — о видениях. Так вот, когда я девушку эту полюбил илинафантазировал (сам не знаю), начались у меня видения…

Поскольку тут в рассказе снова повисла пауза, ПорфирийПетрович переспросил:

— Видения-с?

И еще немножко в сторону сдвинулся, благо взгляд у помещикасделался невидящий, стеклянный. Свидригайлов вздрогнул.

— Да. Не то чтобы страшные какие-нибудь, а так… Девочкуту раза два видел. Ночью проснусь — сидит подле кровати в одной белойрубашонке, ноги под себя подвернув… Ноги у нее, как две спичечки были…

— И что же?

— Ничего. Смотрит и молчит. Она же глухонемая была. Яна нее рукой — уйди, уйди. Тогда встала и тихонько ушла. Очень покорная была,такою и осталась… Потом Филька, лакей мой, вдруг явился, трубку подает. Вточности как при жизни. Я никогда пуглив не был и тут не испугался. Дажепокуражился. «Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, —вон, негодяй!» И одолел призрака, нетрудно оказалось… С Марфой же Петровной ивовсе смех. — Свидригайлов, действительно, издал горлом сухой звук, вроде«хе-хе». — Это уж недавно совсем, третьего дня. Сижу после дряннейшегообеда из кухмистерской, с тяжелым желудком, — сижу, курю — вдруг МарфаПетровна, входит вся разодетая в новом шелковом зеленом платье, с длиннейшимхвостом: «Здравствуйте, Аркадий Иванович! Как на ваш вкус мое платье?» Стоит,вертится передо мной. «Охота вам, говорю, Марфа Петровна, из таких пустяков комне ходить, беспокоиться». «Ах бог мой, батюшка, уж и потревожить тебя нельзя!»Я ей говорю, чтобы подразнить ее: «Я, Марфа Петровна, жениться хочу». (Этоправда, имею намерение). Она говорит: «От вас это станется, Аркадий Иванович;не много чести вам, что вы, не успев жену схоронить, тотчас и жениться поехали.И хоть бы выбрали-то хорошо, а то ведь, я знаю, — ни ей, ни себе, толькодобрых людей насмешите». Взяла да и вышла. Ну к кому, скажите, кроме меня такиедурацкие призраки являются?

Порфирий Петрович сидел теперь так, что мог надеятьсяподхватить револьвер здоровою рукою с первой попытки, ибо вторая ему вряд либыла бы предоставлена. Таким образом, в диспозиции произошла важная перемена, окоторой болтливый убийца еще не догадывался. Однако пристав решил неторопиться.

Во-первых, следовало выждать какого-нибудь особенно удобногомгновения, а во-вторых, пускай уж выложит всю правду сам, по собственной охоте.Покойника ведь после не расспросишь (а Порфирий Петрович почти не сомневался,что преступник револьвера не испугается и кинется прямо под пулю).

— И все ж таки не понимаю я ваших математическихаллегорий, — подвинул надворный советник Свидригайлова в нужномнаправлении.

— Да чего тут понимать! Сказано вам: три живые души япогубил. Три страшных минуса на себя записал. По теории вашего РодионаРомановича, они, может, и обыкновенные, но все равно — живые души. Только, намое счастье, есть еще на свете люди иного сорта, с душою мертвой, гниющей. Онизаражают своими гнилыми миазмами атмосферу, губят и вытравливают вкруг себя всёи вся. Моя теорийка позатейливей раскольниковской будет, не находите? —Аркадий Иванович расхохотался. — Это я еще у себя в деревне рассудил, смесяц тому. Если я за глухонемую и за лакея, да за мою Марфу Петровну трехсмертоносных бацилл истреблю, то как раз три на три выйдет. Примечаете, как яживую жену (а она ведь тогда еще совершенно жива была) заранее сам себе проавансировал?

Он хотел посмеяться еще, но что-то в груди сорвалось — вышлопохоже на рыдание.

— А как, по вашей терминологии-с, живую душу от мертвойдискриминировать? — прищурил глаза Порфирий Петрович.

— Никто их, бацилл этих, не любит — вот верныйпризнак, — убежденно заявил Свидригайлов. — Никто по ним не заплачет.Ни одна душа. Что вы прищурились-то? Подумали, что и обо мне никто незаплачет? — Он усмехнулся. — Это так и было до поры до времени, нотеперь, когда я кое-какие расчеты произвел, возможно, некие ясные очи и уронятодну-две слезинки. Впрочем, неважно… — Помещик тряхнул головой. — А ктому же, по прежней своей петербургской жизни, кое-кого из бацилл я лично знал.У вас тут, вокруг Сенной площади, много всякой швали. Ну, вот я и надумал нанестивизитец двум старым своим приятельницам, гадинам, каких свет не видывал.

— Одна — Дарья Францевна Зигель, — догадалсяПорфирий Петрович. — А вторая — процентщица Шелудякова?