Три женщины в городском пейзаже - Мария Метлицкая

Туров огляделся – на бульваре было полно людей. Соскучившись по весне, теплу, капели, солнышку, птичьему гомону, народ высыпал на улицу. Мамочки и няньки покачивали коляски, гомонила малышня, подстелив пластиковые пакеты, на влажные лавочки осторожно уселись старушки. У киоска с мороженым выстроилась очередь. А мимо, с двух сторон ожившего бульвара, проносились машины, коротко передыхая на включавшемся светофоре.

Туров по-воровски оглянулся и подошел к киоску с мороженым.

«Обжора, – укорил он себя, – так нажраться и еще закусить сладеньким!» Но страшно захотелось любимого эскимо. Так захотелось… Как в детстве.

Разодрав алюминиевую обертку, он жадно откусил половину. Свело зубы, и Туров поморщился. Но как же было вкусно! Как сто лет назад. «Все правильно, – думал он. – Жизнь распоряжается правильно. Честно. За все есть цена. А уж за подлость – тем более. За подлость и за предательство. Обязательно придет чек об оплате».

Нет, зла он Лене никогда не желал – никогда! Когда любят, зла не желают. И все-таки. Справедливость? Да нет, бред – какая там справедливость, откуда? Дожить почти до шестидесяти и верить во вселенскую справедливость? Ага, как же! Нет справедливости – есть просто судьба. Жаль ее. Ей-богу, жаль. Зря она так с собственной жизнью. Не с его – со своей собственной.

А этот чудила Градов как был мудаком, так и остался. Его тоже жаль. Хотя… Почему? Уж кто-кто, а он несчастным себя не ощущает. И даже наоборот – пожалел Турова. Живет – не тужит, не перетруждается, не пашет, ни за кого не отвечает, не ломается, довольствуется малым, и все его устраивает. А ведь прав, зараза, богат не тот, у кого много, а кого все и так устраивает. Или он прикидывается? Ну какому мужику не хочется хорошую тачку? Кому неохота посмотреть мир? Кто откажется от хорошей квартиры? Только ничего с неба не падает. Ничего. Все – тяжелым трудом. Так что Градов врет. Оправдывает свою никчемность и нищету. Он, видите ли, играет! Герой – не изменил своему призванию, браво! Музыкант, мать его! Да кто не бренчал в юности? Кто? Гитарки, барабаны, стишки и песенки. Кумиры юности. Все через это прошли и пошли дальше, во взрослую жизнь. А Градов остановился. Всю жизнь пробренчал и, надо же, счастлив! Свободен, блин! Да какая свобода, когда живешь в полном говне? Это – свобода? Свобода во всем себя ограничивать? Выходит, и свобода у всех разная.

Всё, забыли. Всё, Леша! Туров доел мороженое, поискал глазами урну, выбросил фольгу и вытер платком липкие пальцы. Все равно липкие. Ладно, на работе помою.

Внезапно солнце зашло за облака, и сразу стало прохладно. Туров прибавил шагу. Засунул в карман руки. Поморщился – противно, липкие.

«Какой же я все-таки молодец! – гордо подумал он. – Все у меня получилось. И правда, такие встречи не случайны. Вот не случайно столкнулся я с этим балбесом… Туров, брат! – усмехнулся он. – Тебе, оказывается, нужны подтверждения? Парень, ты спятил?»

Но почему-то где-то там, глубоко внутри, что-то кольнуло. Коротко, но ощутимо. Как он сказал, этот придурок? «Деньги отнимают свободу? Деньги – ярмо, тяжелая ноша? Вечный страх их потерять? Когда ты стремишься разбогатеть, ты забываешь обо всем остальном? Большое хозяйство требует постоянного присмотра, богатство – хомут, а никак не свобода? Чушь, глупость, бред». Прислушавшись к себе, Туров на минуту затаил дыхание. Что это? Зависть? К кому?

Какая там зависть? Кому завидовать – нищему неудачнику, лузеру, аутсайдеру, готовому на все, лишь бы оправдать свою несостоятельность?

Туров хмыкнул, качнул головой и прибавил шагу. Он уже собирался завернуть за угол – до офиса оставалось метров сто, не больше – и вдруг увидел витрину музыкального магазина. Надо же! А он и не знал – водитель всегда подвозил его к офису, на собственную стоянку. Присвистнув, он замер, залюбовался – в витрине, сверкая разноцветной эмалью, золотились и серебрились «Ямахи», «Акорны», «Роланды» и «Саундкинги». Звуковые модули, малые барабаны, томы 1 и 2, креши, рамы, пэд бас бочки. Ну ни фига себе, а? В кармане пальто завибрировал телефон – опять Светка!

– Да иду я, иду! – гаркнул Туров. – Через пару минут буду на месте! – И, чертыхнувшись, нажал на отбой и тут же зажмурился: брызнув ярким, ослепляющим, бесцеремонно нахальным светом, солнце снова показалось на небе. От неожиданности Туров присвистнул: «А кстати, неплохой сегодня денек». И подумал, что надо позвонить Женьке. Ну это потом, чуть попозже, успеется. И он толкнул дверь магазина.

Как только она начинала об этом думать, сразу принималась плакать. Сколько лет прошло, господи! Жизнь закалила так, что и слезинку не выдавить. Нет, кое-что все же осталось – от волнения могло заныть сердце, могли задрожать руки и ослабнуть ноги – страшное ощущение, вот-вот упадешь. Еще мог осипнуть голос и поплыть зрение, могла закружиться голова. А вот слез не было. Как будто иссяк, обмелел ручеек. Это в юности брызнут, как из ведра, обильные, прозрачные, крупные, и тут же легчает. Нет, проблемы оставались, куда они денутся, но казалось, что слезы эти проблемы немного смывали и уж точно приносили облегчение: когда прорывает плотину, вместе с потоком смывает и сор, и булыжники, и прочую гадость. Одно хорошо – с годами воспоминания приходили нечасто, разве что к слову.

Сначала на Катьку разозлилась – зачем? Зачем она вспомнила? Зачем вытащила на свет божий? Хотя при чем тут Катька, в чем она виновата? Вспоминали юность, ну и… добрались и до этого. Вернее добралась Катерина. Но не со злого же умысла – Катька и злой умысел? Смешно. Да и сама Саша могла догадаться – начнутся воспоминания и непременно дойдет и до этого. Как ни отмахивайся, это часть ее жизни. Да и подробностей Катя не знала, потому что Саша скрывала. От всех скрывала – от мужа, теперь уже бывшего. Хотя ему, Гальперину, было известно многое. От дочки, ну и от Катерины, подруги юности.

Почти тридцать три года они ждали эту встречу и мечтали о ней! Сколько раз, шмыгая носами и вытирая слезы, все проговаривали! Как строили планы, намечали поездки! А не получалось, хотя и деньги были, и законные отпуска. И давно отменили визы – бери билет, и вперед! А вот не складывалось. Ей-богу, будто кто-то мешал.

Но наконец все сложилось: конец сентября, жарко еще будь здоров, и все-таки к вечеру чуть легчает. В сентябре – хотя и чувствуется приближение осени, лучшего времени года, – море еще теплое, песок белый, краски буйные.

Двадцать восьмого сентября Саша спешила в аэропорт. Нервничала ужасно. Как у них сложится? – позади столько лет, целая жизнь. Целая жизнь друг без друга.

В далекой юности Саше казалось, что они друг без друга не смогут: ближе Катьки у нее никого не было. При расставании ревели белухами. А ничего, смогли, куда деваться.

Только расставались они двадцатипятилетними девчонками. А сейчас тетеньки за пятьдесят.

Увидев в толпе подругу, Саша подпрыгнула и закричала:

– Катька, я здесь!

С юности близорукая, Катерина растерянно вглядывалась в толпу. Увидев Сашу, расплылась в такой счастливой улыбке, что у той сжалось сердце: Катька, родная! И никакие годы, и никакие расстояния их не отдалят, не сделают чужими. Потому что дружили крепко, очень крепко, и роднее Катьки не было в Сашиной жизни подруги.