Хозяйка Шварцвальда - Уна Харт

Достала бы из сундуков платья из легкого струящегося атласа, которые к лицу семнадцатилетней девушке: розовые, голубые… Так на щеках заиграл бы румянец, лицо сделалось бы более округлым и нежным. Но Агата никогда не хотела выглядеть нежной.

Перед самым ужином Урсула залезла в бадью, где недавно купалась Агата. Вода все еще пахла мылом из вересковых цветов и оливкового масла. Дома у нее считалось, что в купании нет никакой пользы, оно даже опасно: через кожу в тело могут проникнуть вредные испарения. Но жителям поместья болезни не угрожали, а мелкие бесы мигом наполняли бадью, стоило приказать. Будь у Урсулы чуть больше времени, она бы поплескалась в свое удовольствие.

Собственное скромное платье ждало ее на кровати. Никаких украшений, ничего, что могло привлечь внимание. А ведь когда-то Урсула мечтала, что будет наряжать герцогинь! Что она надела бы на месте Агаты? В ее сундуках было немало подходящих нарядов. Взять хотя бы темно-синее платье с глубоким вырезом и вышивкой по корсажу… Господину Зильберраду придется еще догадаться, кто из них воспитанница Вагнера.

«Просто примерю», – сказала себе Урсула. Никакой беды ведь не будет. Она смотрела на свое отражение в оконном стекле и чувствовала, как жжет в глазах. Никто никогда не видел ее такой. Она шила платье за платьем, одно лучше другого, но не решалась носить их. Даже в церковь выбирала, что поскромнее.

Это платье идеально облегало фигуру. Ключицы в нем казались тонкими, точно фарфор, а грудь, напротив, полной и зовущей. Благодаря широким рукавам руки выглядели изящными. Урсула пощипала себя за щеки, чтобы придать лицу румяный вид. Подняла еще влажные волосы, открывая шею. Устоял бы Ауэрхан, если бы она явилась ему в таком виде? Посмотрел бы на нее Зильберрад? Ахнул бы Харман? Жаль, что она может показаться только оконному стеклу. Разносить блюда в таком виде никак нельзя.

Или можно?

* * *

Агата давно усвоила, что одежда создает преграду между ней и внешним миром. Она предпочитала одни и те же наряды, чтобы не тратить времени на выбор. Это черное платье прежде никогда не извлекали из сундука: громоздкое, строгое, душное, оно сдавливало ребра и не давало вздохнуть полной грудью. Но сегодня Агате и не нужно было дышать полной грудью. Корсет давал опору, а объемный раф представлялся ей шипами, что растут прямо из шеи. Из ларца у себя в комнате она захватила розарий – три года назад Харман вырезал его из рябины в подарок на конфирмацию. Рябина оградит ее от всякого зла.

К ужину она спустилась последней. Ауэрхан застыл в дверях, как статуя Диониса у них во дворе. Длинный стол казался слишком большим для трех человек. Кристоф, сидевший по центру подобно Иисусу на Тайной вечере[16], непринужденно болтал с гостем, крутя в руках серебряную ложку. Веселый и радушный, он выглядел совершенно расслабленным, даже чуть разомлевшим от вина. Плывущий взгляд мог легко обмануть любого, кто знал Вагнера недостаточно долго. На самом деле он подмечал все, способен был уловить любую перемену в человеке. Он отметил выбор платья, но по его лицу Агата так и не поняла, одобрил или нет.

При ее появлении оба мужчины поднялись. Она посмотрела на свободное место. Значит, вовсе не Кристоф занял место Иисуса. Он был Иаковом, сидящим по левую руку от Христа. Ей, стало быть, полагалось стать Иоанном. Это развеселило Агату, так что улыбка получилась искренней.

Зильберрад вблизи не походил на злодея. Она рассматривала его с робким, боязливым интересом, какого он, убийца ее матери, наверняка ждал от нее. Лицо мужественное, но не грубое. Неулыбчивый рот спрятан в аккуратно подстриженной бороде, в которой уже пробивалась седина. Тяжелые, набрякшие веки придавали ему сонный вид, но серые глаза смотрели внимательно и пристально. В лесу Агата сочла его привлекательным, теперь же он виделся ей горгульей с Фрайбургского собора.

В столовую с подносом вошла Урсула, и неторопливый разговор между Кристофом и Зильберрадом прервался. Но поразили их вовсе не поданные блюда. Смущение и какая-то упрямая гордость за свой поступок делали Урсулу особенно хорошенькой. В мягком свете камина ее кожа словно светилась. Тонкие руки в обрамлении синего шуршащего атласа грациозно порхали над столом.

– А ты принарядилась для гостя, – отметил Кристоф беззлобно. Урсула покраснела сильнее. – Видите, Рупрехт, как мы рады вашему визиту.

Зильберрад окинул Урсулу холодным оценивающим взглядом.

– Неуместное для Великого поста щегольство, – заметил он.

По шее Урсулы пошли красные пятна. Должно быть, теперь она хотела сквозь землю провалиться.

– Вашим служанкам следует напомнить о скромности, – продолжил Зильберрад, – ибо «мерзость пред Господом дерзко поднимающий глаза».

– Во-первых, мой дорогой Рупрехт, я запрещаю бранить моих слуг под моей крышей, даже если они будут ходить голышом. – Кристоф придвинул к себе тарелку. – Во-вторых, «не судите никак прежде времени, пока не приидет Господь». Я вот стараюсь никого не судить. Сам, чего греха таить, бываю невоздержан на язык. Он живет сам по себе, никак со мной не советуясь. Если бы посоветовался, то я бы, конечно, вразумил его, но во скольких чудесных местах он тогда не побывал бы…

Непонятно, понял ли Зильберрад непристойный намек или принял его за обычную болтовню. Урсулу он остановил, когда она уже была у самой двери:

– Ваша фамилия Зауэр, ведь так?

Она опустила глаза:

– Да, господин.

– Я хорошо знал вашего отца. Вас наняли нянькой к Агате Гвиннер, когда вам было пятнадцать.

Агата не вздрогнула, услышав собственное имя, но это «знал» в прошедшем времени насторожило ее. Урсула же, похоже, ничего не заметила.

– Честно говоря, я удивлен, встретив вас здесь, – продолжал Зильберрад. – Ваша матушка всем рассказывала, что вы нашли себе мужа и уехали жить во Фрайбург.

Урсула слегка покраснела. Наверняка ее матери просто не хотелось признаваться, что дочь осталась в услужении человека, о котором ходят слухи самого разного толка. Но одна ложь влечет за собой другую, и теперь приходилось как-то выкручиваться.

– Думаю, матушка имела в виду другую сестру, господин. Нас ведь у нее семеро, – тихо ответила Урсула. – Наверное, она просто оговорилась.

Зильберрад помолчал. Побарабанил пальцами по столу.

– Да, – наконец решил он и взялся за ложку. – Наверняка так и было.

Прочтя молитву, принялись за еду. На первую перемену подали гороховый суп и вареные яйца с квашеной капустой. Немудреные блюда пришлись Зильберраду по вкусу, и разговор между ним и Кристофом возобновился. Агата старалась слушать внимательно, но ничего любопытного мужчины не обсуждали. Поговорили о событиях пятилетней давности. Кристоф рассказал, как случайно очутился в гуще драки между лютеранами