Татуировки. Неизгладимые знаки как исторический источник - Мария Борисовна Медникова

того, круг на левом плече; двойная линия вокруг бицепсов левой руки, причем за каждое новое преступление добавлялось по линии (вот откуда кольца змеи, о которой мечтал будущий Маса). Татуировка использовалась как текст, по которому можно было судить о количестве и характере совершенных правонарушений.

Учитывая строго регламентированную, цеховую организацию феодального японского общества, неудивительно, что символы казни довольно скоро стали наноситься самими якудза как знак принадлежности «профессии». В иерархическом и изолированном сообществе японских мафиози в результате инверсии первоначального смысла, связанного с наказанием, возобладала «варварская» традиция ирэдзуми. Этот процесс можно с полным правом уподобить тому, что произошел в России XIX в., когда клеймение каторжников сменилось добровольным нанесением тайных знаков членами воровской общины.

Роль изоляции в активизации мифологического мышления

Мы познакомились с некоторыми вполне современными карцерными группами, в которых устойчиво сохранялся обычай татуировки и в то время, когда мода на подобные украшения тела еще не пришла к широким слоям населения. О каждой из этих групп можно сказать, что она обладает собственной субкультурой, выражающейся в определенной системе понятий, в традициях, не всегда очевидных для посторонних. Общую черту подобных объединений мы выделили в начале главы: все эти люди вынуждены долгое время находиться в изоляции от общества, и еще – большинство из них мужчины. И, как мы теперь сумели убедиться, говоря о самой карцерной из указанных групп, разные исследователи усматривают в их поведении изменения, связанные с ритуализацией, сакрализацией и карнавализацией некоторых действий.

Понятия ритуала, карнавальной культуры и священного прямиком отсылают нас к сознанию архаического человека. Поэтому прежде всего нужно разобраться, в каких случаях прибегали к изоляции люди первобытного общества, и какими атрибутами эта изоляция сопровождалась.

Широко известно, что уединение и заточение используется в некоторых религиозных практиках для достижения особого состояния сознания. Например, тибетские монахи достигают наивысшего просветления после длительного уединения в темноте, где они отрешаются от всех воздействий внешнего мира. Можно без натяжек предположить, что этот обряд достигает главной цели – активизации мифологического мышления.

Но какова историческая основа такой традиции?

Нам поможет достичь ответа на этот вопрос гениальная работа В. Я. Проппа «Исторические корни волшебной сказки». Заслуга выдающегося отечественного филолога состоит в том, что он сумел вычленить из огромного массива фольклорных данных основные структуры, восходящие к первобытному мифу; он создал своего рода книгу книг, читая которую можно понять образы-архетипы, по определению Карла Юнга, являющие собой коллективное бессознательное, присущее нам всем без исключения.

Итак, В. Я. Пропп специально выделяет в фольклоре мотив изоляции, причем эта изоляция как заточение, но распространяется обычай на царскую семью [Пропп, 2002, с. 24–25]. Я не могу отказать себе в удовольствии подробно привести цитаты из русских народных сказок, тщательно отобранных Владимиром Яковлевичем для иллюстрации некоторых крайне важных исторических реконструкций.

«Велел он построить высокий столб, посадил на него Ивана-царевича и Василису Прекрасную и провизии им поклал туда на пять лет».

«Король берег их пуще глаза своего, устроил подземные палаты и посадил туда, словно птичек в клетку, чтобы ни буйные ветры на них не повеяли, ни красно солнышко лучом не опалило».

Царские дети сидят в настоящем карцере, избегая солнечного света, в полной темноте, «темнице»: «Испостроили ей темничу». «Только папаша с мамашей не велели [своим двум сыновьям] не показывать никакого света семь лет». «И приказал царь в земле выстроить комнаты, чтоб она там жила день и ночь все с огнем, и чтоб мужского пола не видала».

По Проппу, с запретом света связан и ритуальный запрет видеть кого-либо: заключенные не только не могут никого видеть, но и взгляды на их лицо под запретом. Отголоски традиции видны в выразительной цитате: «У одного там короля есь красавица-хозяйка, портрет бы с ей снять, а она все в маски ходит»[37].

Тех, кто рисковал взглянуть на заключенных (термин Проппа) или даже упомянуть их, ожидали крупные неприятности магического свойства. В вятской сказке: «Жила она в подвале. Хто поглядит из муськова полку (т. е. мужчин), из молодых, то здорово болел народ». «А он в темниче… Про него не след и говорить: тебя ведь заберут!»

Еще один замечательный фрагмент русской сказки о пребывании героя в ином царстве, отобранный Проппом. В нем, помимо ритуальных запретов, хорошо прослеживается мысль полной оторванности элиты от общества (вспоминается ленинское «страшно далеки они от народа»):

«– Что же у вас, господин хозяин, местность экая у вас широкая, – и башня к чему эка выстроена, не одного окна и некакого света нет, к чему она эка?

– Ах, друг мой, в этой башне застата царская дочь. Она, говорит, как принесена, родилась, да и не показывают ей никакого свету. Как кухарка ли, нянька принесет ей кушанье, тольки сунут ей там, и не заходят внутрь. Так она там и живет, ничего вовсе не знат, какой народ есь.

– Неужели, господин хозяин, люди не знают, кака она, хороша ли, чиста ли, нечиста?

– А господь ее знает, хороша ли, нехороша ли, чиста ли, нечиста ли. Кака она есь, не знают люди и она не знает, какие есть люди».

Как видно, жизнь потомков архаического царя трудно назвать легкой. Вдобавок ко всему, их ограничивают в пище: «оставили окошечко, штоб ей подавать по стаканчику водицы да по кусочку сухарика из суток в сутки».

По словам Проппа, в фольклорной традиции сохранились все виды запретов, некогда окружавшие царскую семью: не допускалось общение с другими людьми, свет, взгляд, определенная пища, соприкосновение с землей.

Это сказка, скажет недоверчивый читатель. Но, как мы уже говорили в главе 2, античный писатель Николай Дамасский упоминал о таких же традициях, принятых по отношению к элите в западно-кавказском племени моссиников (они же – любители татуировки). Законченные скептики могут обратиться к «Золотой ветви» (1890) Дж. Фрэзера, в которой собраны многочисленные примеры изоляции царей в Японии, Китае, Африке, Мексике, Ирландии… Конечно, заточение царя или вождя и его детей в таком контексте – это не наказание, а испытание, которое они должны проходить, чтобы подтвердить свой высокий статус и для блага общества. Но формально описываемые ограничения иногда очень жестоки и мало чем отличаются от наказания. В мифологическом мышлении может родиться только одно объяснение: правитель – фигура ритуальная, его связь с богами особенно тесна. Фактически он медиум, от которого зависит благополучие его подчиненных, живущих, в отличие от него, свободной жизнью. Поэтому, во-первых, нужно его сохранить и уберечь (этого толкования придерживался Пропп), во-вторых, чтобы связь с миром потустороннего или предков была крепкой, не