Татуировки. Неизгладимые знаки как исторический источник - Мария Борисовна Медникова

прерывалась, надо чем-то пожертвовать. Отсюда система запретов. Она создает атмосферу посвящения, а при любом посвящении неофит ритуально путешествует в мир смерти. То есть идея заключения отчетливо сопрягается в этих сюжетах с идеей пребывания в загробном мире.

Такова первая неожиданная историческая реплика на тему «тюрьма как могила».

Теперь обратимся к другим фольклорным сюжетам, в которых можно усмотреть мотив изоляции.

Один из центральных структурных компонентов эпоса, мифа или, позднее, сказки – удаление от дома и путешествие главного героя. Странствие главного персонажа всегда ритуальное. Герой снаряжается в дорогу, запасаясь волшебными предметами, без которых ему не достичь пункта назначения, отбирая себе попутчиков, тоже непростого свойства.

Из волшебных предметов Пропп выделил важнейшую триаду: посох, хлеб и крепкую обувь. Мало того, опираясь на работы современных ему этнографов, историков и археологов, он сделал вывод – это именно те атрибуты, которые сопровождают усопшего в погребальных обрядах многих народов мира. Так Пропп определил направление путешествия – царство мертвых. Здесь же впервые возник образ одного из средств, помогающих достичь цели. «Если мертвецу придется переплывать водное пространство для достижения мира теней, ему положат в могилу ладью» (Харузин, цит. по: Пропп, 2002, с. 34).

Здесь мы на некоторое время остановимся, поскольку возникает тема водной преграды, разделяющей мир живых и царство мертвых предков[38]. Стихия большой воды, в принципе, противоречит биологической природе человека. Ключевые этапы формирования нашего вида, по-видимому, связаны с расселением в достаточно засушливых, холмистых, иногда просто предгорных ландшафтах. Но, мигрируя по миру в поисках лучшей жизни, наши предки были вынуждены неоднократно пересекать моря и океаны.

Мифы и сказки помогают нам понять психологические аспекты таких странствий.

Погруженные на корабль или плот («волшебное» плавучее средство), люди отдавали себя на волю чужеродной стихии, готовясь встретиться с миром прародителей. Плавание для такого сухопутного существа, каким является человек, не может не носить характера испытания. А испытание, как мы, кажется, уже неоднократно убеждались, вызывает целый комплекс ритуальных посвятительных действий.

Вспомним свидетельство ибн Фадлана, встретившего русов, покрытых татуировками. Русы (варяги, норманны) – властители морей средневековой Европы. Их суда, бороздящие северные водные пространства, были украшены резными деревянными фигурами, которым перед походами приносили жертвы. Драккар, увенчанный в носовой части головой дракона, – что это, как не волшебное плавучее средство?

Эпос скандинавских народов – еще одно свидетельство того, что сознание норманнов было сильно мифологизировано. Поэтому присутствие татуировок у членов команды корабля русов – абсолютно закономерное явление. А ведь варяги были не только торговцами, но и воинами и, при случае, морскими разбойниками… (К теме разбойников мы обратимся чуть позже.)

Но вернемся на сушу и поговорим о длительных сухопутных путешествиях[39]. Здесь мы встречаем категорию лиц, которая как-то выпала из нашего предшествующего рассмотрения. Это пилигримы средневековой Европы, паломники, путешествующие в Святую Землю для соприкосновения с высшими духовными ценностями. Казалось бы, они-то какое отношение имеют к карцерным группам? Ведь они свободно перемещались, причем не в замкнутом пространстве, как моряки, а постоянно меняя средства передвижения, но, главным образом, пешком. Что их объединяло – по-видимому, именно то, что условно изолировало их от внешнего мира: религиозная идея и идея путешествия как такового. Вообще, как ни парадоксально, любое путешествие семантически сродни изоляции, поскольку отрывает человека от «корней», от привычной социальной среды. Странствие по дорогам средневековой Европы было делом небезопасным, паломники сбивались в группы, способные не только защитить себя, но и противопоставить окружающему миру. Путь паломника предполагал психологическую изоляцию от близких и друзей, оставшихся на родине. Любопытен атрибут пилигрима – татуировка с христианской символикой[40], хотя, как мы знаем, поздняя христианская Церковь стигм не одобряла. В нашем сознании присутствует еще один неизменный атрибут пилигрима – это посох, еще один «волшебный предмет», выделяемый Проппом[41].

Говоря о перемещениях в пространстве, мы не можем оставить без внимания целую группу народов древности, объединенных кочевым и полукочевым образом жизни. Речь идет о степных народах Евразии, скотоводах, охотниках и воинах, чья стратегия существования, тип хозяйства и особенности культуры диктовали потребность преодолевать большие расстояния.

К этой категории населения относятся алтайские скифы, сплошь покрытые татуировкой. К ней же принадлежат много позже тюркоязычные и угорские народы, принявшие участие в Великом переселении на запад и несшие, как известно по данным палеоантропологии, странные шрамы на лбу. Начиная с эпохи поздней бронзы, то есть примерно со II тысячелетия до н. э., главный спутник и средство перемещения для евразийских степняков – это конь. Сперва на повозках и колесницах, позже и верхом жители Евразии приобретают способность быстро преодолевать пространство.

Неудивительно, что, возникая в фольклорной традиции, конь попадает в категорию волшебных помощников. Как доказал В. Я. Пропп, образ коня частично заменил и вытеснил образ другого мифического животного – орла, у многих традиционных народов считавшегося медиатором между мирами живых и мертвых, между небом и землей и т. п. [Пропп, 2002, с. 141–145]. В фольклоре конь может стать крылатым и принять мифические функции птицы. В индоевропейской традиции конь не просто ездовое животное, часто сопровождавшее своего хозяина в загробный мир, это символ самого умершего, вступающего в мир духов. Кроме того, это существо огненной природы, в ведическом эпосе и в русских сказках он добывается из огнива. Иногда у него «во лбу ясный месяц, а по бокам звезды»[42] [Пропп, 2002, с. 151]. Иногда сверхъестественный четвероногий помощник способствует приобретению героем аналогичной метки на лбу.

Этот сюжет В. Я. Пропп выделил в отдельный раздел своей работы, озаглавленный «Печать царевны». В сказках, относящихся к этому кругу, проходящая этап заключения в башне царевна клеймит (в буквальном смысле) героя, который приходит ее освободить и на ней жениться.

Герой достигает окна царевны верхом на Сивке-Бурке, «поцеловал царевну Неоцененную Красоту, а она ему прямо в лоб клеймо и приложила», «Она его золотым перстнем ударила в лоб», «А она его пальцем в лоб ударила. Загорелся на лбу свет» (цит. по: Пропп, 2002, с. 259).

В иных случаях мы наблюдаем откровенное членовредительство со стороны заключенной царевны. «У Марфы-царевны был ножичек перочинный, она им и резанула по щеке Ивана-царевича». Впрочем, как вскоре выясняется, только по этому рубцу героя и можно узнать. «Вот, батюшка, кто меня избавил от змиев, я не знала, кто он, а теперь узнала по рубцу на щеке» (цит. по: Пропп, 2002, с. 259). Налицо явные посвятительные обряды и испытания героев. Девушка проходит свое испытание, ее жених – свое. Мотив клеймения, рубцевания и нанесения татуировки – классический атрибут обряда перехода. Но для нас важно,