Воспоминания розы - Консуэло де Сент-Экзюпери

– Ты привыкнешь, ко всему можно привыкнуть, – уверил он меня.

– Это похоже на рабов в Рио-де-Оро. Однажды смирившись с унижением, утратив свободу, они становятся счастливыми, да? Так же и со мной. Ты приучаешь меня жить в одиночестве, на краю кладбища, на тысячу франков в месяц. Ты выдаешь мне двести пятьдесят франков в неделю, у меня создается впечатление, что я твоя прислуга в отпуске. Почему ты не можешь выдать мне всю сумму за раз?

– Я небогат, Консуэло… Я стараюсь зарабатывать… Если я дам тебе тысячу франков в месяц, что ты сделаешь с ними, моя девочка? Ты тут же потратишь их.

– Я буду работать, как бедные женщины… Может, я стану счастливее? Может, я буду зарабатывать больше тысячи франков в месяц?

Я была бледна, дыхание прерывалось. Я плакала ночи напролет, но не хотела ни в чем его упрекать. Он больше не любит меня, это его право. Никто не может подать жалобу на человека за то, что тот перестал любить. Тем не менее он помогал мне выжить – как в хорошие, так и в плохие дни: тысячи франков в месяц хватало, чтобы платить за квартиру и за уголь… Я питалась кофе с молоком и булочками и только иногда могла позволить себе хлеб с колбасой…

Но мысль о рабском существовании за двести пятьдесят франков в неделю была для меня невыносима.

– Спасибо, Тонио, я больше не хочу ваших денег, – однажды сказала я ему. – Это единственное, что нас связывает?

– Боюсь, что да, – грустно ответил он.

– Ну так с сегодняшнего дня у нас не будет ничего общего. Возьмите свои двести пятьдесят франков, купите бутылку шампанского, чтобы отпраздновать мою свободу, и, если хотите, выпьем его вместе.

– А что вы будете есть завтра?

– Это не должно вас беспокоить, потому что у нас с вами больше нет ничего общего. Но если вам так любопытно, могу сказать, что я пойду искать работу.

– Работу? Вы? Но вы слишком хрупкая. Вы же весите не больше сорока килограммов… Вы не сможете даже донести полную бутылку…

– Дайте мне эти двести пятьдесят франков, и через пять минут я принесу вам бутылку шампанского, и вы никогда больше не вернетесь сюда выплачивать мне еженедельное пособие, как служанке…

– Хорошо, но не уходите. Мы можем заказать шампанское по телефону.

– Да, вы правы.

Прошло много времени, прежде чем нам принесли шампанское.

– За вашу свободу…

– За вашу…

– Я уверен, что завтра вы позвоните мне, чтобы я принес вам денег. Мне придется поднапрячься, так как сейчас я очень беден… Я снова принесу вам ваше еженедельное пособие, как вы говорите. Я зарабатываю от четырех до пяти тысяч франков в месяц, мне надо платить за квартиру, за телефон, за ресторан, давать тысячу франков матери и тысячу – вам.

– С сегодняшнего дня вам больше не придется мне платить.

– Посмотрим…

После этой сцены он нежно поцеловал меня в губы, как в старые добрые времена. Он накидал угля в печку, поиграл на пианино, поджарил себе на кухне свою вечную яичницу. Впервые он почувствовал себя здесь как дома и сказал мне:

– Если вы хотите, чтобы я остался на ночь, я останусь. Вы все еще моя жена.

– Нет, нет! – закричала я. – Завтра мне на работу. Я работаю.

– Вы с ума сошли. Вы что, правда собираетесь идти работать?

– Да, я хочу работать. Я хочу быть свободной. Мне надоело это рабство. Надоело быть вашей женой на жалованье.

Однако я любила этого огромного человека, который был моим мужем, и он любил меня, я это знаю. Но он хотел быть свободным мужем, и я упрекала себя за то, что каждый раз, когда мне надо было платить за квартиру, за еду, за телефон, я вызывала его. Мы долго целовались, держа в руках бокалы с шампанским, мы поклялись друг другу в вечной любви. И он остался в моей постели… Но в пять часов утра я проснулась в одиночестве. Он оставил записку и чудесный рисунок – автопортрет: смущенный клоун с цветком в руке, неловкий клоун, который не знает, что делать со своим цветком… Позже я узнала, что цветок – это я. Очень гордый цветок, как он написал в «Маленьком принце».

Мне было тяжело перенестись из сна в реальность. Я отпраздновала свою независимость, пришло время держать слово… Я с трудом оделась и приготовила себе кофе. Я улыбалась: действительно, как в дешевых романах в стиле Поля Бурже… Я ищу работу. Какую работу, кстати?

Я уселась на террасе «Селекта», чтобы подумать. Надо было срочно составить план. У меня в сумочке осталось всего двадцать франков, с грехом пополам хватит на два помидора и полбатона хлеба…

Вот так я сидела за столиком в «Селекте» и читала газету, как вдруг в мозгу что-то зашевелилось, и словно во сне я услышала испанские слова. По радио в кафе передавали: «Cigarillos «La Morena», cómpralos señorita [23] !» Я подскочила в кресле. Это сообщение для меня. Я нашла работу, которая мне нужна: объявления по-испански. Конечно, я смогу заработать этим на жизнь. Я знаю многих в Париже. Кремьё делает передачи на «Радио Пари» для испаноязычных стран, он мне поможет.

Сказано – сделано: на следующий день я уже сидела перед микрофоном и говорила по-испански. Я не только читала объявления, но и представляла песни, театральные постановки.

Я была спасена…

Положение Тонио улучшилось. Он стал кавалером ордена Почетного легиона и признанным писателем после успеха книги «Планета людей», его осаждали восхищенные поклонники. Мы не вернулись к совместной жизни, но и не развелись окончательно. Такова была наша любовь, наша фатальная страсть. Нам нужно было привыкнуть жить именно так. Тонио снял для меня огромный дом за городом, поместье Ла-Фейре. Новая жизнь – полухолостяка, полуженатого – ему нравилась. Он жил в своей холостяцкой квартирке, а я в деревне. Он говорил мне:

– Но ты ведь довольна деревенской жизнью. Тебе тут лучше, чем на площади Вобан, правда?

Он разбивался в лепешку, чтобы у меня был уголь. Немного денег он зарабатывал в «Энтранзижан»: эти статьи, по его словам, он писал без всякой охоты, исключительно для оплаты моего угля.

– Чтобы установить вам центральное отопление и купить садовую мебель – скамейки, банкетки всех возможных цветов, голубые и лимонно-желтые.

В Ла-Фейре он приезжал регулярно, даже чаще, чем мне бы хотелось. Он приезжал и, если знал, что к обеду или ужину я жду друзей, устраивался в деревенской забегаловке, откуда писал мне письма на десять – пятнадцать страниц. Любовные письма, да такие, каких я никогда в жизни не получала.

Парк был очарователен. Всюду росла сирень. Но я снова чувствовала себя одинокой. Весеннее цветение после проливных дождей, фруктовые сады, изобилие плодов, запах сирени и тишина парка в духе Ламартина – в этих декорациях не хватало влюбленных парочек на покрытых мхом скамейках.

Одна верная старая дева сопровождала меня повсюду, иногда в качестве кухарки, иногда в качестве утешительницы. Еще у меня работала супружеская чета пожилых садовников – месье и мадам Жюль, но мне не хватало юных лиц. Я попросила дочь своей портнихи приехать пожить в Ла-Фейре. Эта русская красавица трудилась в Париже не покладая рук над великолепными платьями для других женщин и получала от силы пятьдесят франков в неделю. Я предложила ей те же деньги за то, чтобы жить со мной в огромном парке, любоваться цветами, содержать в порядке мои платки, красивые платья и шляпки. Ее звали Вера, и ей едва исполнилось двадцать лет. Очень скоро она стала музой Ла-Фейре… Она любила лазать по деревьям, пересаживать растения в оранжерее, выращивать необычные цветы – от черных орхидей до китайских роз.