Лукреция Борджиа - Сара Брэдфорд

Озлобленный тон и пренебрежительное отношение к Лукреции и ее окружению заметен во всех письмах Изабеллы. Маркиза Котронская настолько переусердствовала в своем низкопоклонстве, что в письме к Франческо Гонзага изобразила звездой праздника его жену. «В день приезда Лукреции, — писала она, — Изабелла превзошла всех своей красотой, элегантностью и грацией». По ее словам, это было так очевидно, что Лукреции следовало бы ходить в сопровождении зажженных канделябров. «В ночь бала, — продолжила она, — как только блистательная супруга Ваша появилась в зале, все взгляды следовали за ней, куда бы она ни шла. Ее можно было уподобить солнцу, а присутствовавших на бале дам — звездам. Сияние солнца с неизбежностью затмевало лучи звезд… Во время вечера два изящно наряженных — благодаря маркизе [Изабелле] — актера громогласно восхищались ее королевской статью. На самом деле за проведение самих празднеств всем следует благодарить отличную патронессу и супругу Вашего Сиятельства…»

Изабелла приходила в ярость, оттого что Лукреция слишком поздно встает и долго занимается своим туалетом. Она жаловалась Франческо:

Эти слова она повторила и в написанной в тот же день записке деверю. Сиджизмондо Гонзага.

Изабелла не упускала случая отпустить Лукреции сомнительную похвалу. Писать собственноручно у нее не было времени, потому что — как сообщила она мужу — целый день ее не покидали братья и придворные молодые люди. Дело в том, что они не могли видеть Лукрецию, которая спускалась в зал слишком поздно. «Встречаемся мы в пятом часу вечера, а в семь и в восемь идем спать. Только представьте, каково мне здесь, и пожалейте меня». Дабы подчеркнуть свое превосходство в сравнении с поведением молодой золовки, она приписала гордый постскриптум:

«Не удержусь и скажу, что лично я встаю и одеваюсь раньше всех в доме».

Ключевое слово следующего ее отчета — «холодность»: «Суббота прошла под знаком холодности: новобрачная не появлялась. Целый день провела она в своих апартаментах — мыла волосы и писала письма…» К этому греху Изабелла прибавила еще один: золовка вечером, без свидетелей, передала Эрколе папское распоряжение, отменяющее налог. Впрочем, Изабелла с Елизаветой нашли, чем себя занять: ездили по городу вместе с Ферранте, Джулио и Никколо да Корреджо, а вернувшись, развлекали французского посла, приехавшего к ним пообедать. После обеда дамы, «несколько французов и испанцев» танцевали «танец со шляпами», и наконец, по требованию всех присутствующих, — так написано в письме — Изабелла пела, аккомпанируя себе на лютне. В воскресенье в соборе папский легат преподнес Альфонсо меч и берет, благословленные папой. В тот вечер Изабелла с Елизаветой и с братьями Эсте увлекли Лукрецию в бальный зал и танцевали там два часа. С одной из придворных дам Лукреция исполнила французский танец («очень благородно», как вынуждена была признать сама Изабелла). Затем представили еще одну комедию, «Хвастливый воин», и интермеццо.

На следующий день Лукреция и ее свита наблюдали с дворцового балкона за рыцарским турниром. На площади сражались мантуанский и болонский рыцари. Во время поединка лошадь болонца была убита. По мнению Изабеллы, мантуанец одержал победу. Он восклицал: “Turco! Turco!” — боевой клич Гонзага. За кровожадным представлением последовала еще одна комедия, «Ослы», и мантуанское сочинение знаменитого певца и композитора Тромбончино, который на следующий день снова исполнил интермеццо к комедии «Касина» и спел в честь новобрачных. Затем играли шесть виол, среди музыкантов был сам Альфонсо. В то утро, 6 февраля. Эрколе, по словам Изабеллы, подарил Лукреции «все оставшиеся в наличности драгоценности», включавшие в себя бриллианты, рубины, бирюзу и жемчуг, в оправах из золота или вставленные в корону. Следом за Эрколе и послы преподнесли ей свадебные подарки — отрезы дорогих тканей, алый венецианский бархат, флорентийскую гофрированную золотую парчу и две сиенские серебряные вазы.

Комедию «Касина» Изабелла заклеймила: «пьеса непристойная и безнравственная», впрочем, игра Альфонсо и Джулио ей понравилась (братья принимали участие почти во всех интермеццо). В целом праздники маркизе наскучили, и она старалась держаться в тени. Франческо она написала: «Я более чем уверена: от писем моих Вы получаете больше удовольствия, нежели я от самих празднеств. Нигде еще мне не было так скучно, как здесь…»В субботу в сопровождении Елизаветы Изабелла д'Эсте уедет в Мантую. На следующий день отправятся в путь и все послы. Останутся лишь римские дамы, прибывшие вместе с Лукрецией, потому что им так повелел понтифик. Возможно, — подумала Изабелла, — их отправят во Францию за женой Чезаре, Шарлоттой д'Альбре. (Шарлотта, в отличие от брата, кардинала Жана д'Альбре, так и не приехала. Он, «будучи молодым, очень увлекался танцами»). «Как это понравится моему отцу. Вы, Ваше Сиятельство, можете себе вообразить», — добавила она саркастически. Секретарь Гонзага, Бенедетто Капилупо, был намеренно ироничен, когда сравнивал стиль и грацию, с которой Изабелла и Елизавета отвечали на официальные приветствия венецианских послов, с манерами Лукреции. Изабелла отвечала на речи послов «так красноречиво и разумно, что ей позавидовал бы профессиональный оратор», — написал он Франческо. Что же касается Лукреции, то «хотя опыта обращения с мужчинами у нее было побольше, чем у Вашей жены или сестры, но сравнения с вышеупомянутыми дамами она явно не выдерживает…»

Начался Великий пост, праздники закончились, и неизвестно было, чем себя занять. Неразлучные Изабелла и Елизавета прогуливались по улицам Феррары, прежде чем отправиться на обед к Лукреции, в апартаменты покойной герцогини Элеоноры. Теперь там новые хозяева — невестка и Альфонсо. По обыкновению. Изабелла жаловалась на медлительность Лукреции: подумать только, двадцать три часа, а она лишь сейчас закончила одеваться. 11 февраля Эрколе оказал Лукреции великую честь: взял ее и Изабеллу к своей любимой монахине, сестре Люсии. Изабелла писала об этом: «Она лежала на постели в трансе из-за сильного волнения, которое испытала накануне, и никого не узнавала, даже собственных родственников из Витербо. Поразительный случай!».

Прошло несколько дней. Эрколе поистине был очарован своей невесткой, а главное, тем, что она разделяла его интерес к монахиням. Свекор лично зашел за ней и снова пригласил посетить сестру Люсию, ибо там ожидало их еще одно событие: приехала монахиня из базилики Святого Петра. Что бы там ни думала его дочь со своими придворными дамами, невесткой своей Эрколе был доволен, о чем и написал Александру: