Парадокс добродетели - Ричард Рэнгем

Пока не будут получены доказательства, что охотники-собиратели проявляют самопожертвование во время сражений, парохиальный альтруизм следует считать скорее культурным феноменом, чем эволюционным продуктом отбора. Японские летчики-камикадзе, уничтожавшие вражеские корабли во время Второй мировой войны, исламские террористы-смертники – все они действуют под давлением культуры, а не врожденных склонностей. На текущий момент нет никаких серьезных данных, которые бы указывали на то, что парохиальный альтруизм – универсальное свойство человека14.

Дарвин тоже пришел к выводу, что внутригрупповая солидарность во время войн представляет собой культурный феномен. По его словам, общественные инстинкты не могли эволюционировать в ответ на межгрупповые конфликты, потому что даже в самых сплоченных и высоконравственных племенах всегда найдутся люди, которые будут эгоистичнее других. И у таких эгоистичных людей будет рождаться больше детей, чем у высоконравственных. “Тот, кто готов скорее пожертвовать жизнью, чем выдать товарищей… часто не оставляет потомков, которые могли бы наследовать его благородную природу… Поэтому едва ли окажется вероятным… чтобы число людей, одаренных такими благородными качествами, или уровень их развития могли возрасти путем естественного отбора, т. е. в результате переживания наиболее приспособленных”. Парохиальный альтруизм, или самопожертвование на войне, существует во многих обществах. Но возникает он вследствие военной культуры или поощрения отваги, а не вследствие эволюции15.

Коротко говоря, гипотеза парохиального альтруизма, согласно которой межгрупповые конфликты приводят к появлению самоотверженного поведения, применима, по-видимому, только в контексте культуры, но не в контексте эволюции. Эта гипотеза тем не менее имела большое историческое значение, поскольку акцентировала внимание на героических аспектах человеческой социальности. Акцент на самопожертвовании заставил всех забыть и загадку миролюбивости человека, и размышления Дарвина о “кровавом конце”, ожидающем “злобных и неуживчивых людей”. Вопрос пониженной агрессии на целое столетие был заброшен, и о гипотезе наказания никто не вспоминал.

В течение долгого времени выдающиеся способности человека к кооперации привлекали гораздо больше внимания, чем его пониженная реактивная агрессия. Но постепенно проблема агрессии вернула свои позиции. Спустя тридцать лет после того, как Боулс с коллегами предположили, что в основе нравственности лежало самопожертвование на войне, эволюционный биолог Ричард Александер высказал предположение, что ключом к эволюции нравственности была репутация. Хотя самого Александера вопрос пониженной реактивной агрессии человека не очень интересовал, предложенная им гипотеза заставляла снова вспомнить дарвиновских “злобных и неуживчивых людей”. Александер хотел понять, почему естественный отбор способствовал эволюции доброты. Иными словами, почему в беспощадном мире, где каждый, казалось бы, должен быть сам за себя, у человека вдруг появилось представление о добродетели, не свойственное ни одному другому животному. Воскрешая идею, в общих чертах обрисованную Дарвином, Александер сосредоточился на биологическом значении репутации – то есть оценки личных качеств индивида, которую выносят другие люди. В опубликованной в 1979 году книге “Дарвинизм и дела человеческие” Александер доказывает, что в ходе эволюции человека владение речью в какой-то момент достигло того уровня, при котором стали возможны сплетни. И тогда большое значение приобрела репутация. Репутация доброго, всегда готового помочь человека могла сослужить очень хорошую службу. Так доброта стала вознаграждаться, а добродетель стала адаптивным поведением16.

Эта гипотеза объясняет, почему именно у человека кооперация стала более изощренной, чем у любого другого животного: ведь речь, лежащая в основе предложенного Александером механизма, уникальна для нашего вида. Если репутация основана на обмене суждениями, то шимпанзе она не должна особо беспокоить. Шимпанзе могут демонстрировать отрицательные эмоции по отношению к другим особям, но не могут объяснить, почему именно их испытывают. Они не могут обменяться слухами о парне, победившем соперника, ударившем самку или укравшем еду, или пошептаться о том, насколько их товарищ надежен, добр или щедр. Их коммуникативных навыков для этого недостаточно. Поэтому очевидно, что репутация не должна иметь для шимпанзе никакого значения.

Чтобы понять, действительно ли шимпанзе не задумываются о своей репутации, специалист по когнитивной психологии Ян Энгельман проверил, меняют ли шимпанзе свое поведение, когда за ними наблюдают другие особи. В эксперименте, который он подготовил вместе с коллегами, один шимпанзе мог украсть еду у другого. Иногда за потенциальным вором наблюдал третий шимпанзе. Если шимпанзе не все равно, что на них смотрят, то они должны меньше красть в присутствии наблюдателя. Однако, как и ожидалось, в присутствии наблюдателя шимпанзе вели себя точно так же, как и в его отсутствие. Те же результаты показал и другой эксперимент, в котором шимпанзе должны были не красть еду, а помогать другим особям. Некоторые испытуемые помогали, другие нет, но от присутствия наблюдателя это никак не зависело. Репутация, судя по всему, и правда мало беспокоит шимпанзе17.

Конечно, все шимпанзе разные. Некоторые из них застенчивые, другие агрессивные, третьи щедрые. Одни с удовольствием ищут в шерсти у товарищей, другие предпочитают принимать, а не давать. Все эти особенности характера, конечно, не остаются для членов группы незамеченными. Выбирая, с кем общаться, шимпанзе опираются на прошлый опыт взаимодействия. С дружелюбными особями, готовыми к кооперации, хотят общаться многие. Тех, кто к кооперации не готов, чаще избегают. Так же ведут себя и многие другие виды животных18. Так что незаинтересованность шимпанзе в репутации связана не с отсутствием индивидуальности или неспособностью оценивать чужие действия. Шимпанзе знают, что их партнеры разные, но эту информацию им приходится держать при себе. Потому что обсудить ее с другими они не могут.

У человека все совсем иначе. Мы живем в окружении сплетен, и репутация для нас крайне важна. Часто мы этого даже не осознаем. Люди охотнее жертвуют деньги и убирают в комнате в присутствии наблюдателей. Наблюдателям даже необязательно быть живыми людьми. Достаточно нарисовать на чашке два кружочка, напоминающих глаза, и поставить ее рядом с ящиком для пожертвований – и люди начнут жертвовать больше денег19. Наша чувствительность к чужому мнению проявляется уже в раннем детстве. Энгельман протестировал пятилетних дошкольников по той же схеме, которую он применял к шимпанзе. Оказалось, что дети, в отличие от шимпанзе, меняют свое поведение в присутствии наблюдателя. Когда на них смотрят, они меньше воруют и больше помогают.

Согласно гипотезе Александера, в основе развития нравственности лежит социальное давление, возникающее как результат хорошей или плохой репутации. В краткосрочной перспективе люди с плохой репутацией могут исправиться и стать законопослушными членами общества. Но в долгосрочной перспективе плохая репутация приведет к эволюционным генетическим изменениям: несдержанные, вспыльчивые или слишком эгоистичные люди, так и не сделавшие никаких выводов из критики в свой адрес, будут меньше жить и оставлять меньше потомков. То есть люди, не подчиняющиеся правилам группы, передадут будущим поколениям меньше генов, чем люди с хорошей репутацией. Отбор, таким образом, будет благоприятствовать добродушным, терпеливым и готовым прийти на помощь – иными словами, людям высоконравственным и менее агрессивным, чем их предки. В процессе эволюции человек становился все добрее. Речь породила репутацию, а репутация породила нравственность.