Парадокс добродетели - Ричард Рэнгем

Сценарий, предложенный Александером, подтверждается данными о небольших человеческих сообществах. Антрополог Майкл Гёрвен изучал народ аче в Парагвае. Сегодня аче живут оседло, но еще недавно они были охотниками-собирателями. Как показал Гёрвен, некоторые из членов сообщества аче имели репутацию щедрых людей – независимо от того, сколько у них было имущества. Когда люди с такой репутацией в чем-то нуждались, им помогали охотнее, чем тем, у кого была репутация скупцов. Например, с ними охотнее делились пищей. Репутация, как и ожидалось, имела для аче большое значение20.

Гипотеза репутации, подкрепляемая сравнительными исследованиями шимпанзе и человека, кажется весьма многообещающей. По мнению психиатра Рэндольфа Несси, она применима не только к кооперации, но и к миролюбивости. “Представляется вполне вероятным, – писал Несси в 2007 году, – что людей одомашнили вкусы и предпочтения других людей. Те, кто нравится окружающим, получают больше средств и помощи, что повышает их приспособленность. Агрессивные или эгоистичные люди не получают таких преимуществ и рискуют быть изгнанными из группы, что самым негативным образом влияет на их приспособленность. В результате получаются совершенно одомашненные люди, зачастую отзывчивые до невероятной степени”21.

В этом отрывке Несси, сам того не осознавая, поднимает проблему, которая отсылает нас обратно к Дарвину: почему “злобные и неуживчивые люди… рискуют быть изгнанными из группы”?

Гипотеза Александера исходит из того, что людям важна их репутация. Однако это не всегда так. Есть люди, которые просто не обращают внимания на недовольство других. Нередко человек с плохой репутацией просто берет то, что ему нужно. Все, наверное, помнят школьных хулиганов, чья власть была так велика, что мнение детей, стоявших ниже в иерархии, их просто не волновало. Они были сильными и нахальными, и если кто-то их ненавидел, что с того? Они получали все, что хотели, и без одобрения слабаков. Простыми сплетнями их было не пронять. Остановить их можно было, только дав им отпор или дождавшись, пока их накажут взрослые.

Представим таких же хулиганов, живущих в далеком прошлом. Тут перед нами встает вопрос, на который у гипотезы репутации пока нет ответа. Почему репутация должна волновать самца, обладающего достаточной мощью и смелостью для того, чтобы силой взять все, что ему нужно? Разве плохая репутация остановит его, если он, подобно альфа-самцу шимпанзе, не задумывается о мнении окружающих? Человекообразные обезьяны нечувствительны к осуждению со стороны других. Реактивная агрессия гораздо легче вспыхивает среди шимпанзе, чем среди людей. Мы далеко не всегда обладали таким уравновешенным характером, как сейчас, и в прошлом вели себя скорее как человекообразные обезьяны. Мы часто дрались, и в этих драках побеждали самые сильные, решительные и стойкие бойцы.

Самка, может быть, и рада была бы иметь своим партнером более заботливого и нежного самца. Но если доминантный самец решил взять ее силой, разве она сможет его остановить? Более миролюбивый самец, возможно, приносил бы ей больше мяса. Но что могло помешать сильному самцу, готовому в случае отказа броситься в драку и насильно отобрать чужой кусок? Тираны, не заботящиеся о своей репутации, легко могли получить больше других: больше еды, больше самок, больше удобных мест для ночевок, больше социальной поддержки. Так, по крайней мере, устроены сообщества шимпанзе. Как же справлялись с деспотами Homo из среднего плейстоцена?

Простым бойкотом тут не поможешь: агрессор, способный запугать или победить любого в драке, все равно возьмет свое. Недовольство подчиненных особей может трансформироваться в эффективное сопротивление только благодаря образованию коалиций. А для этого необходима кооперация между более слабыми особями.

Одно из применений социальной власти – это научить агрессора признавать свое поражение. Когда самец бонобо ведет себя слишком настырно, самки сообща дают ему отпор, после чего он, по-видимому, запоминает, что лучше к ним не приставать. Так могла эволюционировать пониженная склонность к агрессии у самцов бонобо: женская солидарность сводила на нет выгоду агрессии. Возможно, самки ранних Homo точно так же объединяли силы против альфа-самцов, когда они вели себя чересчур нахально?

Несмотря на всю привлекательность этой гипотезы, она не слишком правдоподобна. В сообществах охотников-собирателей неизвестны случаи, чтобы женщины объединялись для физического противостояния обидчикам. А в плейстоцене мужчины были крепче и сильнее сегодняшних мужчин, и для женщин было бы еще рискованнее вступать с ними в драку. Также кажется маловероятным, чтобы женщины поддерживали друг друга в противостоянии с мужчинами. У охотников-собирателей мужчины играют важную роль добытчиков и защитников, а женщины соперничают за лучших мужчин. Среди самок бонобо подобного разъединяющего соперничества нет.

В сообществах охотников-собирателей, как мы сейчас увидим, агрессоров останавливает вовсе не отпор со стороны коалиционных объединений и вовсе не женщины, противостоящие мужчинам. В случаях, когда насилие не удается остановить ни насмешками, ни просьбами, ни бойкотированием, ни переходом на другую стоянку, сообществу ничего не остается, кроме как прибегнуть к крайней мере: смертной казни, как и предсказывал Дарвин.

В самом начале нашей эволюции мы, скорее всего, были более драчливыми, чем сейчас, – как мужчины, так и женщины. Однако если судить по лицевой анатомии, поведение мужчин особенно сильно отличалось от поведения современных Homo sapiens. Вспомните мужественную внешность наших предков из среднего плейстоцена. У мужчин были крупные, внушительные лица: с широкими и длинными лицевыми костями и большими, выпуклыми надбровными дугами22. Такие преувеличенно маскулинные черты живших в плейстоцене Homo и ранних Homo sapiens обычно связывают с повышенной агрессивностью. У самцов бонобо черепа, как правило, относительно феминизированы, а у самцов шимпанзе маскулинизированы; самцы шимпанзе при этом более агрессивны. У лисиц Беляева черепа самцов в ходе отбора на дружелюбность претерпели феминизацию; самцы в диких линиях при этом сохранили черепа маскулинного типа и остались более агрессивными. В целом для одомашненных животных характерна редукция полового диморфизма в строении черепа по сравнению с их дикими предками; кроме того, одомашненные самцы обладают пониженной агрессией. По-видимому, отчасти этот эффект объясняется различиями в выработке тестостерона в период полового созревания. Так, мужчины с широкими лицами обычно имеют более высокий уровень тестостерона23.

Даже у современных мужчин (но не женщин), как показало исследование 2008 года, относительная ширина лица коррелирует со склонностью к реактивной агрессии. Во время полового созревания у мальчиков лица становятся шире, чем у девочек, – по всей видимости, под влиянием тестостерона. Известно, что в профессиональном хоккее игроки с широкими лицами в среднем проводят больше времени на скамейке штрафников, чем игроки с узкими лицами. В целом в популяции белых европейцев широколицые мужчины имеют повышенную склонность не только к нападениям и ответной агрессии, но и к эгоистичному и корыстному поведению. Они также менее склонны к кооперации и уступкам и набирают больше баллов по признаку “отсутствие страха и доминантность” в тестировании на психопатию и больше баллов по шкале эгоистичной импульсивности. Широколицые мужчины также лучше дерутся. Именно этим, возможно, объясняются результаты исследования, в котором на основании измерений более тысячи скелетов в США было показано, что широколицые мужчины с меньшей вероятностью погибают в драках по сравнению с узколицыми. Такой же эффект постоянно обнаруживается и на небольших выборках, часто не превышающих ста человек, хотя величина этого эффекта все же недостаточна для того, чтобы уровень агрессии мужчины можно было предсказать по одним лишь пропорциям его лица. Тем не менее в психологических экспериментах испытуемые, незнакомые с этой статистикой, в среднем относятся к широколицым мужчинам более настороженно, как будто чувствуя, что широкое лицо ассоциировано с агрессией. Эта подсознательная чувствительность к ширине мужского лица позволяет предположить, что в ходе эволюции человека мужчины с более широкими лицами чаще проявляли социально нежелательное поведение. Также это указывает на то, что наши широколицые предки из плейстоцена, скорее всего, были импульсивными, бесстрашными, не склонными к кооперации и скорыми на расправу, когда что-то угрожало их интересам24.