Дикая жизнь - Фиона Вуд

Размечтавшись, первым (вообще-то вторым – после мыслей о том, как я прославлюсь), о чем я подумала, был ты, Фред. Тебе она понравилась бы. Очень понравилась. Если бы ты был здесь. Ты – такая острая боль в сердце.

Для моей алой подружки я соорудила из листьев парк аттракционов в пластиковой коробке для образцов. Мы носим их с собой повсюду на случай, если найдем что-нибудь интересное, – чтобы принести это на урок окружающего мира.

Я взяла альбом для набросков, зарисовала насекомое и описала его особенности. Как же мне надоело, что тебя здесь нет, Фред. Так надоело хотеть показать тебе что-нибудь. Надоело заново укладывать в голове, что тебя больше нет. Это как изголодаться по еде и вспоминать, что ее не существует.

Пожалуй, я покажу эту мокрицу Майклу. Ну конечно. А почему бы и нет? Ему понравится. Но это не заменит возможность показать ее тебе. Достаточно ясно?

Отчасти дело в том, что я не хочу отпускать тебя. Я люблю тебя. Если я не думаю о тебе каждый раз, когда происходит что-нибудь важное, разве это не означает тогда, что для меня ты уже не важен? Как же я могу допустить такое?

Отчасти проблема в том, что ты незаменим. Это непреложный факт моей жизни. Какой бы долгой она ни была.

Общаться с тобой – все равно что касаться чего-нибудь «на удачу». Теперь вместо этого – больное место, свежая ссадина и тоска по тебе. Как же я могу забыть и отпустить тебя? Зачем мне такое исцеление?

Ключ у меня в кармане. Этот ключ замыкает и соединяет нас вместе где-то на другом краю света.

Наши, а теперь уже мои снимки соединяют нас.

Наши, а теперь уже мои строки снова соединяют нас.

Но мой лучший «замок» – это память. И если я не буду держать тебя в голове постоянно, разве память не улетучится? Или не ослабеет? Разве воспоминаниям не нужна поддержка?

Беда в том, что пока я поддерживаю в них жизнь, отдавая этому занятию всю свою энергию, волю и решимость, я сама не живу.

Я не дура, мне не нужно, чтобы все эти Эстер и Мерилл втолковывали мне, что для шестнадцатилетней девушки такая жизнь – далеко не предел мечтаний.

Я знаю, что бы ты сказал.

Ты сказал бы: действуй, Лу, м’Лу.

Есть уйма занятий получше, чем думать обо мне.

Не зацикливайся на том, чего больше нет.

Не живи утраченным прошлым.

Перечитай стихи Кристины Россетти, ради всего святого и как дань уважения к Холдену Колфилду. Никто из тех, кого я знаю, так больше не делает.

Я написала тебе сотню неотправленных писем.

Может, если я буду и дальше запечатывать их в конверты, они преспокойно полежат где-нибудь. Наша история продолжается как односторонняя переписка. Я могу позволить ей быть таковой. Могу прикрыть ее… могу просто иногда обращаться к ней… просто могу знать, что она там, и не беспокоиться; там мы.

Я не написала ни одного письма о том времени, когда ты говорил, что любишь меня.

Ты не собирался заговаривать об этом. Но слова вырвались сами, и тебя уже было не остановить.

Помнишь, как мы решили, что сможем приготовить расчудесный пудинг в микроволновке? Все тогда как помешались на готовке, каждый после уроков запекал какую-нибудь ерунду. «План Б» была на работе, Газель – на какой-то конференции. Мы совершили набег на кладовку. И рассудили так: если смешаем все, что нужно для кекса, с самыми вкусными кусочками шоколада в кружке, а потом разогреем эту смесь, то сразу же получится не пудинг, а райское наслаждение.

Что там было – яйца, самоподнимающаяся мука, M&M’s, «Майло»? «Нутелла»? И мелко нарезанный «Сникерс»?

Мы решили назвать кекс в честь создателей, то есть нас: «Фред и Лу», как мороженое «Бен и Джерри», только не холодное. В микроволновке мы подогревали его по одной минуте зараз.

После четырех таких раз мы решили, что пахнет восхитительно.

Я запихнула в рот целую ложку с горкой.

Вкус был суперомерзительный, кекс все еще отдавал сырыми яйцами, клейкими от муки. Нас как-то угораздило позабыть про сахар – жизненно важный ингредиент, если речь идет о кексах и пудингах. И сливочное масло мы тоже не положили, хотя стоило бы.

Неужели сработало выражение моего лица, когда я попробовала это месиво? Ты не выдержал. Уставился на меня и расхохотался.

А я прошепелявила с набитым ртом: ну чего ты? И ты сказал: я тебя люблю.

Мы оба были в полном шоке. Потому что, конечно, это прозвучало слишком рано.

Ты повторил те же слова, будто пробовал их на вкус и признал его идеальным. Ты еще раз тихо произнес: я люблю тебя, и смотрел при этом прямо в мое сердце. Потом еще раз – почти закричал. Ты смеялся, и, хотя выглядел счастливым, ты словно не мог поверить, что кто-то доставил тебе такую радость.

Отчасти дело было в этом, а отчасти – в том, что ты считал свое признание преждевременным, хотя парни в твоем возрасте чаще сталкиваются с преждевременной эякуляцией. Как и с полной неспособностью обсуждать проблемы девушек, не расстегивая пуговицы на их одежде.

Самым лучшим было, когда ты произнес: ты тоже любишь меня. И все, что мне осталось, – кивнуть. Потому что это была правда. Потому что я почти не могла говорить, потому что рот по-прежнему был залеплен отвратной, чудовищной массой, которую мы сварганили в микроволновке.

Господи, когда я вспоминаю этот день, у меня все болит так, будто это я попала в аварию, словно меня разнесло в клочки снаружи и внутри, и какие-то кусочки меня пропали бесследно, а другие сложились обратно не так, как прежде.

Вот.

Но большинство парней твоего возраста рано или поздно повзрослеют…

Я тоже люблю тебя, и я недостаточно часто говорила об этом.

Лу.

Люблю-целую.

Астрономы уже вовсю готовятся к затмению. Проводят кучу вычислений специально для того, чтобы узнать, где, когда и насколько быстро по небу пронесутся разные светила – в общем, все эти звездные карты и расчеты фаз луны хороши для тех, у кого математический склад ума.

А для нас, всех остальных, затмения есть «огромные туманные символы высшей романтики», это если выразить их притягательность обобщенно и литературно. Видимо, это модно – высматривать необычную красоту в тенях и текстурах планет и звезд, но лично я не чувствую в себе воодушевления, которое мне полагалось бы испытывать.

В нашем распоряжении – суперсовременный мощный телескоп марки «Мид», которым разрешается пользоваться только под надзором. Мистер Эпстайн предупредил: тот, кто толкнет его – от этого может сбиться точная настройка, – в наказание будет выпалывать сорняки на всей спортплощадке в одиночку. Пинцетом.

Нас предупредили, что в горах снова появились охотники. Это незаконно, но некоторых людей это не останавливает. Иногда слышатся тревожные далекие выстрелы.