Я из Железной бригады - Виктор Мишин

– Ворон, как же так? – слышу тихий шепот сзади, но обернуться не решаюсь.

– Пока не знаю, – так же тихо отвечаю я, а сам выпускаю из рук винтовку и тяну руку к поясу, за пистолетом. Когда «браунинг» оказывается в руке, чувствую его холод, и появляется какая-то уверенность. – Низина сыграла с нами в обратную сторону. Если и правда окружили, тогда не уйти, но думаю брешут. Справа болото не замерзает, сами видели, туда они не сунутся. Нужно хотя бы увидеть врага, чтобы понять.

– Может, врассыпную и отстреляемся? – спрашивает Старый.

– А если низину держит под прицелом целая рота? – хмыкаю я.

– Русские, последнее предупреждение, – донесся новый призыв от врага, и кажется, я даже слышу, как клацают затворы.

– Я один, не стреляйте, выхожу! – крикнул я в ответ, но естественно, это не прокатило.

– Не держите нас за дураков, мы видели сколько вас. Даем три минуты!

– Командир! – я оглянулся. – Как?! – Это и меня интересовало. Мля, мы так хорошо научились ползать, да еще в маскхалатах, как нас разглядели, не понимаю.

– Готовьте гранаты! – шепчу я. – Если нас вели от нейтралки, взяли бы давно, были и более удобные места. Значит, сзади пройти можно. Швыряем по кругу, назад хватит и по одной. Помните, объяснял про сектора? – Слышу ответы и продолжаю: – Четыре гранаты у каждого, хватит заставить их залечь и укрыться. Сразу за последней рвете отсюда назад, забирайте левее, в глубь болота, туда не сунутся.

– Ты что, не с нами? – робко спрашивает Старый.

– А куда я денусь? С вами, ребятки, с вами! Готовы? Вперед!

Сначала кидаем гранаты из положения лежа, вторую и третью уже присев на колено, последние – стоим во весь рост. Разрывы начались, когда летели третьи, а как услыхали грохот последних, рванули бегом. Снег сковывал движения и мешал так, как только мог. Это не бег, ковыляние. Одна надежда, что бежать недалеко, и враги побоятся соваться глубже в болото. Там и незамерзшие места есть, и растительность, укрытия то есть. Стрельба началась, когда мы удалились от злополучной низины метров на сто, может чуть больше. Пригибаясь, глядя на спины товарищей, пытался считать, но ничего не выходило. Все же на стрельбу роты не похоже, но взвод точно есть. Радовал один факт, пулеметов нет, стреляют из винтарей, а то бы уже всех покосило.

Вижу, как мужики достигают первых деревьев и, не удержавшись, все же оборачиваюсь. Темные низкие тени, стелющиеся по снегу, приковывают взгляд, и в эту же секунду что-то с огромной силой бьет меня в левое плечо. Оборачиваясь, смотрел именно через него, вот и получил. Удар сносит меня с ног, и падая, кричу:

– Собаки, осторожно! – В ногу впиваются острые зубы, и я во весь голос ору. Сука, как больно! Пытаюсь поймать на мушку фигуру собаки, треплющую мою конечность в попытке откусить, и почти успеваю, когда еще одна тварь хватает за руку. Пистолет тут же летит на землю, а я, пытаясь стряхнуть псов с себя, кручусь как уж на сковородке.

– Командир! – слышу откуда-то издалека, но кричу в ответ:

– Не-е-е-т! – и вновь пытаюсь совладать с собаками. Если бы не висящая плетью левая рука, я смог бы добраться до ножа, а так шансов не было. Внезапно нахлынуло чувство страха и безнадеги. Сдохнуть на Первой мировой от зубов собаки, это какой-то сюр. Силы уходят, и на краю сознания чувствую, как что-то или кто-то оттаскивает от меня собак. Дальнейшего не вижу, болевой шок опрокидывает меня в забытье.

«Странно, я что, все еще живой?» – очухиваюсь от того, что меня кто-то и куда-то тащит. Причем не волоком, а то ли на руках, то ли на носилках.

Пытаюсь разлепить глаза, и приходит боль. Крик срывается с губ, и одновременно чувствую, как движение остановилось. Слышу голоса, но разобрать то, что говорят, пока не получается. Начинаю вспоминать. Мля, меня собаки порвали, да еще и пулю получил… Теперь точно хана. Даже если австрияки меня не хлопнут на допросе, а ведь скорее всего в плен взяли, раз живой пока, сдохну от ран. Болело все тело и шевелиться не мог вообще.

– Франц, ну очнулся он, что дальше? – все же начинаю разбирать голоса.

– Приказали отнести в лазарет, значит, неси! – отвечает кто-то другой. Значит, их по меньшей мере двое, и эти двое солдаты противника. Негусто.

– Он же почти труп, зачем он понадобился капитану?

– Тебе какое дело? Приказ есть приказ!

Блин, ну чего ему трудно, что ли, сказать? Я бы хоть узнал, зачем я какому-то капитану. Ощущение движения вернулось, но от этого стало больнее. Эх, вырубиться бы снова, чтобы не чувствовать всего этого…

Пахнет… Не, воняет, ибо дерьмо не пахнет, а именно воняет. Скорее всего, я вновь «выключался», так как не помню ничего и не могу понять, где я. Попробовал открыть глаза, и это получилось. Находился я в каком-то хлеву, ну или сарае, не знаю, что правильнее. Было очень холодно и больно. Я лежал не на земле, кто-то довольно заботливо уложил меня на кучку сена, и это хорошо, наверняка бы больше замерз на земельке-то.

Глаза немного привыкли к полумраку, и я попытался оглядеть помещение. Темно. Холодно. Справа виднеется полоска света, тусклого, явно не день сейчас. Вокруг никого, тишина и темнота, ну еще холод и боль. Пытаюсь поднять голову, опираясь на правую руку, и тут же вскрикиваю от новой вспышки боли. Падаю без сил, и на краю сознания слышу какой-то шум.

– Доложите господину капитану, что русский пришел в себя.

Ага, давайте уже закончим этот фарс, ребятки. Вы меня допросите, я вас пошлю в пещеру «Нахер», и вы меня спокойно добьете. Один черт терпеть эту боль нет сил, хочется выть… Да что там хочется, вою, как пес шелудивый. Эх, не так я себе все представлял. Это мне расплата за убийства в столице, не иначе. Все имеет свою цену. Приговорил людей, а какое право имел? Вот и расхлебывай до усрачки!

Но вместо быстрой смерти все продолжало идти как-то неправильно. Я вновь терял сознание, и того, кому там передали, что я очнулся, так и не увидел. Зато очнувшись в очередной раз, обалдело уставился сам на себя. Ну, насколько можно было осмотреть самому себя лежа. Был я в белых бинтах, весь. Руки, ноги, все было замотано, а главное, боль была уже не такой сильной. Да что там, я теперь мог спокойно лежать, а не вопить как резаный. Ощущения были… Да знакомыми они были, как в госпитале, после серьезного ранения.

Спустя какое-то время мои думки и созерцания бинтов нарушил приход какого-то мужика, с огромными усищами и в халате врача. Я что, во вражеском госпитале?

– Как вы себя чувствуете? – задал вопрос усатый, готовя шприц. Черт, если бы не форма под белым халатом, подумал бы, что я в свое время вернулся и меня в госпитале пользуют. Вопрос был на немецком языке, но я прекрасно понял его.

– Лучше, – честно ответил я.

– Вас, конечно, потрепали изрядно, но думаю, поправитесь, – сухо заметил врач и, сделав вполне понятный жест, указывающий на то, чтобы я перевернулся, сделал болючий укол. Боль обусловливалась не столько лекарством, а толщиной иглы. Мать моя, там такая дура на шприце была, что показалось, что пуля тоньше.