Я из Железной бригады - Виктор Мишин

– Я в том бою не был, спорить не стану, но точно знаю одно… Наших солдат там погибло больше, чем ваших.

Ну, значит, и та хитрая жопа, что меня переиграла, нашла свой болт. Точно, на каждую хитрую…

Жаль ребят, двое, как сказал комендант погибли. Интересно, кто выжил? В любом случае я-то в плену, хорошо, что хоть кто-то сумел выбраться. Ой, чую, Марков там рвал и метал. А что я мог поделать? В прошлые свои вылазки я, бывало, сутками наблюдал за позициями, а тут поторопился. Я виноват в просчете, никак не ожидал, что наблюдатели врага могут находиться настолько близко к нашим позициям, что срисуют даже наш выход. Ведь заметили нас прямо на наших позициях, это дальше мы уже ползли. Об этом говорит и тот факт, что дали зайти так далеко. Пока добрались до своих, пока доложили, вот и прошло время. А австрийский офицер молодец, как ни крути. Представляю, что обо мне там говорят, узнав, что я в плену… Черт, угораздило же выслужиться так, что стал таким заметным! Хотя иначе как? Если бы я попал в плен, будучи простым солдатом, сразу расстрел. Вообще, крайне удивил факт особого обращения к моей скромной персоне. Ну, награжден, что с того? Но вот у командования австрийской армии свое мнение.

На удивление, мне и правда принесли бумагу и карандаши. Писать я стал, но только не мемуары, а воспоминания о той жизни. Стало даже интересно, что я могу вспомнить из того, что можно применить здесь, в этом времени. Выходило не так уж и мало. Появилась новая проблема, пришлось искать место, где можно хранить эти рукописи, а то еще доберутся до них тюремщики, будет нехорошо.

Целыми днями я бродил по камере, лежал, сидел, отжимался и, найдя небольшой уступ на дверном проеме, умудрялся даже подтягиваться. Вначале было очень больно, все же увечья, которые нанесли мне собаки, сказывались очень даже серьезно. Но спустя какое-то время связки начинали приходить в прежнее состояние, все же возраст сказывается. Было бы мне лет сорок или около того, наверное, было бы уже практически невозможно их восстановить. Это без травм человек и до пенсии может и на шпагат садиться, и отжиматься сколько хочет, но после тяжелых травм… Тратя на тренировки все свое время, невольно ловил себя на мысли, что у меня никогда в жизни не было столько свободного времени, чтобы тратить его на себя так легко. Это даже несколько пугало, казалось, вся жизнь пройдет бессмысленно и бесполезно. Только физкультура и отвлекала, занимаясь, нагружаешь тело, и тогда мозг начинает работать еще быстрее и практичнее. Столько всего всплывало в памяти, обалдеть можно, пугало другое: смогу ли применить свои знания?

Кстати о камере. Это было больше похоже на какое-то подсобное помещение, в прошлом, когда замок использовался по назначению, тут скорее всего находился какой-нибудь склад или кладовка. Тут и вентиляция была в порядке, не было ни сырости, ни особого холода. Окно хоть и присутствовало, но сделано оно скорее всего для галочки, а не как источник света, ибо нет этого самого света от него. Проветрить помещение с его помощью также нереально, оно глухое, не открыть совсем.

Стены были обшиты деревом, причем хорошо оструганным, и пораниться о них было сложно. Может, именно за счет дерева в помещении и было тепло и сухо. Кровать да, бедовая. Грубо сколоченные нары, с уложенным на них матрасом, набитым сеном. Что поразило в первое же время, набивку меняли чуть не каждую неделю, благодаря чему мне не пришлось мучиться с клопами, не было их.

Писать приходилось, устраиваясь за крохотным столом, едва ли в полметра шириной и таким узким, что даже писчие принадлежности разместить выходило с трудом. Ну а сидеть приходилось на деревянном табурете.

Хуже всего было с отходами жизнедеятельности. Выгородки не было, поэтому как ни укрывали бадью-парашу, один черт, воняла, хоть тюремщик и кидал рядом каждый раз какую-то пахучую траву, чтобы отбивать запах. Когда разрешили прогулки, кончилась халява по вытаскиванию параши тюремщиками. Теперь я делал это сам. Зато узнал немного о расположении строений и общем устройстве крепости. Правда, совсем немного. Меня тупо сопровождали до ближайшей стены, в которой было отверстие наружу, расположенное под углом. Выливая туда парашу, я морщился, но что делать. Попробовал выпросить новую бадью, не дали. Попросил дать побольше воды, дескать, хоть эту промою немного, принесли всего ведро, заявив, что не станут таскать для меня воду, тем более в колодцах ее не так много. Вот блин, задумался о насущном, и вышло на целый рассказ.

Да, еще было хреново со светом. Как и говорил, в окно его поступало очень мало, а свечей давали совсем немного, приходилось здорово экономить. Но темное время перед сном я старался забивать тренировками, а там свет не особо и нужен.

Кормили также очень скромно, но судя по запахам, разносящимся во время обеда и ужина, кто-то в крепости питался вполне себе хорошо. Мне же в основном доставались простые крупы, почти всегда недоваренные и, что всегда раздражало, почти без соли. Хлеб с отрубями, вместо чая или кофе – вода, но кстати, очень хорошая, чистая и без какого-либо запаха, свежая всегда. Немного потеряв в весе, пока восстанавливался после ранений, я так и остался худым, но теперь, благодаря тренировкам, на мне не было и капли жира. Если бы не уродливые шрамы, тело было бы похоже на тело хорошего атлета.

Бумаги удалось пристроить за одну из досок, покрывавших стены. Нашел немного отходившую в одном из углов и, чуть оттягивая ее, складывал листы за нее. И все-таки пришлось писать и о нынешней войне. Ибо, регулярно спрашивая о новых листах бумаги, я однажды услышал вопрос:

– Господин подпрапорщик, а куда вы используете бумагу?

А ответить-то мне и нечего. Чтобы не дать возможности тюремщикам провести обыск, пришлось придумать версию о том, что я стесняюсь написанного. Комендант все же настоял, чтобы я предоставил рукопись, пришлось начинать выдумывать. Ладно хоть не потребовали отчитаться за количество листов, ведь хозяева этих апартаментов прекрасно знали, сколько они мне дают бумаги. А я просто делал вид, что сжигаю то, что мне не понравилось. Короче, тот еще геморрой вышел. Никогда не сидел взаперти и не хочу когда-нибудь повторить.

Время шло, мне до чертиков надоело сидеть взаперти. Правда, вместе с весной пришло некоторое послабление, как уже говорил, вытаскивая парашу, нам разрешили гулять во внутреннем дворе. Дворик маленький, как и вся крепость, от основного здания тюрьмы до крепостных стен всего метров десять, как-то это не укладывалось у меня в голове с картинками, виденными в будущем. Говоря «нам» о прогулках, это я о себе и других офицерах, что являлись узниками этой крепости. Конечно, ни с кем я не пересекался, австрийцы не дураки, выделяли каждому полчаса в день, чередуя нас. Но в окно я видел других пленников, как и они меня, разумеется. Только вот они-то, скорее всего, друг друга знали, а я был темной лошадкой. Для них. Представляю, как они удивились, что вместе с ними держат какого-то подпрапорщика, пусть и заслуженного. Постоянно терзали мысли о ненормальности происходящего, аж голову сломал, думая. Ну не бывает такого! Или все же бывает? Помнится, в далекой прошлой жизни одна из моих бабушек, не по воронцовской линии, рассказывала о своем отце. Тот также участвовал в Первой мировой и попал в плен. Был он вроде как простым рядовым, точнее бабушка не знала. Так вот, рассказывала, что тот на мельнице в Германии работал, а потом сбежал. Но главное важен факт, что он вообще остался жив и вернулся домой. Кстати, судя по тем же рассказам, был крайне жестоким человеком. Уж не плен или война в целом так повлияли на него? И то, и другое вполне понятно, что хорошего в войне? А уж когда тебя так унизили, взяв в плен, то вдвойне хреново. В армии постоянно проводится разъяснительная работа с солдатами на тему сдачи врагу. Объясняют одно: сдаться в плен – это очень плохо, как самому будет, так и родным, им ведь сообщат. Как жить, например, в деревне женщине, которую постоянно упрекают за мужа, сдавшегося в плен? Поэтому в армии учат отстреливаться да тех пор, пока можешь. К тем же, кто попадает по ранению, вроде как относились нормально, бывает всякое.