Папа с прицепом - Алексей Макеев

– Два часа вам, – предупредил Борода. – Не найдете Якимушкина, разговор будет совсем другой.

– Все сделаем, шеф, – пообещал второй охранник Штамп, подтолкнул Германа к выходу и сам поспешил убраться с глаз разгневанного Бороды.

В два часа Герман и Штапм уложились. Якимушкина выловили, к Бороде в кабинет приволокли. Разговор между Бородой и Якимушкиным состоялся неприятный. Борода сообщил о том, что полковники с Петровки приехали по его, Якимушкина, душу. И выволочку сделал: какого черта тот по территории складских помещений таскаться вздумал? Вылез, мордой своей насветил, а теперь у Бороды из-за этого проблемы. Якимушкин не нашел слов для оправдания. Борода прав, на складах его не должно было быть, не таков был уговор, просто выдерживать подпольное существование с каждым днем становилось все труднее.

Виновным в том, что приходится жить на нелегальном положении, Якимушкин считал Бороду. Сказать об этом в открытую он не мог, не тот человек Борода, чтобы ему в лицо предъявы кидать. В первый месяц после того, как Якимушкин объявил себя банкротом, а по сути, кинул на бабки серьезных людей, он был счастлив тем, что у его нового партнера Бороды есть места, куда никому из смертных доступа нет. Радовался неделю, радовался вторую, радовался месяц, а на шестой неделе затосковал. Стало до него доходить, какую свинью ему новый компаньон подложил.

Фокус с банкротством подсказал Якимушкину Борода. И проблему с Паршиным решить раз и навсегда тоже Борода помог. Так же, как ему помог сам Якимушкин, когда проблемы с Волковым начались. Чего ради они так внезапно взялись друг другу помогать? Не за чистую душу Якимушкина, это уж точно. И не за моральные принципы господина Бородина. Ни того, ни другого у партнеров в наличии не осталось: ни души, ни морали.

Последние пару месяцев Якимушкин принаглел, начал потихоньку из подполья выбираться. За забор пока не ходил, опасался гнева Бороды, а по территории приемки чермета гулял. Сперва разок в неделю выбирался, потом чаще и, наконец, совсем страх потерял. К чему это привело? К встрече с московскими ментами.

Якимушкина встреча испугала. Можно сказать, вселила в парня животный страх. Такой за ним шлейф из противозаконных дел тянется, страшно подумать. Что, если они уже до правды докопались? Что, если они в курсе всего? Ведь такое возможно? Возможно! Якимушкин где-то читал, что полиция специально создает для задержанных такие условия, при которых они быстрее «колятся». Для Якимушкина такими условиями мог бы быть кабинет Бороды. Вернее, не сам кабинет, а то, что он собой олицетворяет. Бороду он боялся больше всего на свете. Слишком много тот про него знал, слишком близко подпустил его Якимушкин к своим секретам, к своим финансам и вообще к своей жизни.

В конце концов, ругаться Борода перестал. Перевел дух, взглянул на часы и объявил:

– Срок тебе ровно сутки. Соберешь всех, кто в деле замешан. Местом встречи назначишь городской карьер. И уж постарайся, чтобы когортой не добирались, каждый на своей машине. Сделаешь так, чтобы они не догадались, что собираешь их всех и по чьему приказу. Справишься с этим заданием – отправлю тебя к своему родственнику в Кострому. Это, конечно, не Москва, но зато жить там спокойно можно, без ментов и без конспирации. Считай, на волю поедешь.

Якимушкин прекрасно понимал, почему Борода заговорил про Кострому именно сейчас, и не обольщался: в Кострому его отправляют не для спасения его шкуры, а для безопасности Бороды. Опасался Борода не ментов, это Якимушкин хорошо усвоил. Менты для Бороды означали временные сложности, не более. Чего опасался Борода, так это таких же, как он, братков, которых он чуть меньше года назад собирался опрокинуть. Поступил Борода не «по понятиям», это даже Якимушкину было ясно, и теперь его страшила мысль о справедливом возмездии.

Лейтенант Обыденнов отвез полковников на служебную квартиру ближе к полуночи. До этого они, воспользовавшись силами полковника Быстрякова, пытались вычислить, где в настоящий момент может скрываться Сергей Якимушкин. Подняли все архивы, задействовали всех осведомителей, откопали все прошлые и настоящие связи Бороды. Потратили восемь часов, умотали шесть отделений полиции, но на Якимушкина так и не вышли. Единственный вывод, к которому могли привести результаты поиска: Якимушкин вернулся на территорию складских помещений Бороды. Только там он мог чувствовать себя в безопасности и не «засветиться».

Ближе к вечеру Гурову позвонил генерал Орлов. Сам, так как у Гурова руки до этого так и не дошли. Выслушал сухой отчет, задал пару вопросов по ходу расследования и дал отбой, оставив тему без комментариев. Лев так и не понял, удовлетворен ли генерал их работой или разочарован. Впрочем, он и сам не знал, как оценить то, чем они с Крячко занимались последние четыре дня. Ходят вокруг преступления и около преступника, а уцепить не могут. Вроде и мотив отыскали, и возможность совершить преступление, и труп тебе, пожалуйста, налицо, и подозреваемый имеется, а задержать его не за что. Нет фактов, нет свидетелей, ничего нет.

Если Гуров еще пытался как-то систематизировать собранные сведения, то Крячко просто впал в уныние. Четвертые сутки подошли к концу, а воз как стоял на месте, так и стоит. А ведь сколько они с Гуровым потрудились, чтобы разворошить осиное гнездо! И Семибратова с Шиловым за веревочки подергали, и Мухамбетова говорить заставили, и даже Бородину повод понервничать предоставили. И что со всего этого они имеют? Восемь часов прошло с тех пор, как они практически предъявили Бороде обвинение в укрывательстве подозреваемого, почти поймали его на вранье, а где результат?

Результата не было. Никто не занервничал, никто не начал совершать ошибки, никто не пришел с повинной. Сидят они в служебной квартире, краковскую колбасу жуют, молоком запивают, вот и все их дела. Сколько еще людей нужно дернуть, сколько намеков сделать, чтобы сдвинуть лавину с места? Да нисколько. «Гибляк» это, а не расследование. Волков восемь месяцев в могиле, ему уже до фонаря, узнают ли столичные опера, как он смерть принял, или нет. И Паршину без разницы, посчитают его самоубийцей или отыщется преступник, сунувший его головой под выхлопную трубу. Так почему же ему, полковнику Крячко, это все должно быть небезразлично?

– Да гори оно все синим пламенем! – Он сам не ожидал, что выскажется вслух.

Гуров взглянул на напарника, отложил в сторону бутерброд, стряхнул крошки с колен.

– Чего шумишь?

– То и шумлю, что надоело все, – признался Стас. – Домой хочу, свежих щей хочу, под горячий душ хочу!

– Душ и здесь есть.

– Ерунда тут, а не душ, – раздраженно передернул плечами Крячко. – Вода, как остывший кисель, чуть теплая и какая-то липкая. Под таким душем не мыться, а нервы расшатывать.

Он вскочил и начал мерять шагами комнату. Гуров какое-то время наблюдал за его шатанием, потом толкнул кресло, оно подкатилось к ногам Крячко, и попросил:

– Сядь, Стас, нечего маячить!

– Не могу я сидеть! – оттолкнул от себя кресло Стас. – Бесит все это, Лева, понимаешь ты это?