У последней черты - Дмитрий Ромов

эта мысль успокаивает и позволяет… позволяет лучше прицеливаться.

Может, имей я не такое беспокойное и чувствительное к адреналину сердце, давно стал бы уже хладнокровным кадавром, монстром, вурдалаком… А так… Щёлк! Остаётся ещё два патрона. Переживаю всё-таки…

Скачков с пацанами долбят не рассусоливая. У джигитов только мозги летят. Хлоп! Хлюп! Х*як!

Один из духов вдруг догадывается откуда их обстреливают и посылает в нашу сторону рой раскалённых жужжащих шершней. Они врубаются в металл кузова, тарабанят по железу, но ни до кого из нас не добираются. А я… а я… Хлоп… И всё, остаётся только один патрон в стволе, а джигит с автоматом прекращает свой жизненный путь.

Земную жизнь пройдя до половины, Я очутился в сумрачном лесу…

— Всё! — коротко бросает Пашка. — Духи всё.

Говорят, Данте, когда писал «Ад», сидел по ночам в природных ваннах Сатурнии. Это сероводородный источник в Тоскане. Темнота, полная луна, заливающая холодным оловом фантастические кальциевые наросты, и горячее движение сероводородных струй…

Что бы он написал, окажись здесь и сейчас, например, умерев и очнувшись в Скачкове. Снег, свет фар и кровь…

— Девушка! — ору я Пашке, бегущему вперёд. — Проверь девушку!!!

Все, лежат. Твою дивизию!!! Ни одного уцелевшего!

Я подбегаю к Пашке. Он расстёгивает, разгрызает, разрывает одежду на груди Дашки. Белая, колышущаяся грудь, молодое сахарное тело, молочное тело, девичье тело… И дыра, из которой толчками уходит жизнь, пульсируя чёрной густой струёй. Струя с каждым всплеском сбавляет силу, уступая обстоятельствам — вот этому мягкому и пушистому совершенно сказочному снегу и холодной тишине, абсолютно необъяснимой и дикой после короткого, но безумного шквала огня…

— Живая пока! — говорит Пашка. — Держи здесь. Он прижимает к ране тряпку, лоскут оторванный от рубашки Рекс, и я перехватываю её и жму, жму со всей силы.

А он вскакивает на ноги и начинает срывать с себя куртку… Но вдруг тишина снова нарушается посторонним, чужим, громким и резким звуком.

Звуком одиночного выстрела и зловещим, адским жужжанием алчного насекомого, вылетевшего из пистолетного ствола…

Земную жизнь пройдя до половины,

Я очутился в сумрачном лесу,

Утратив правый путь во тьме долины.

Каков он был, о, как произнесу,

Тот дикий лес, дремучий и грозящий,

Чей давний ужас в памяти несу!

16. Что я скажу…

Пашка, такой сильный и знающий, что делать, такой надёжный, спокойный и вдруг замирает, руки его опускаются, а тело… Тело становится неживой органической оболочкой. Он с высоты своего роста падает в снег. Туда, откуда прилетел смертельный шершень, летит целый рой других шершней, справедливых, несущих возмездие и истину в последней инстанции. Последний дух падает навзничь.

Победа, твою дивизию…

Победа…

— Есть кто живой⁈ — кричит Скачков, подходя к «Камазу», а я несусь к машине, запрыгиваю внутрь и начинаю набирать номер.

— Алло… — наконец раздаётся сонный голос Де Ниро.

— Это Брагин. У меня два человека с пулевыми. Состояние критическое. Нужна машина сопровождения и госпиталь без лишних вопросов. Я еду по Каширскому шоссе, то есть по Кирова со стороны совхоза имени Ленина по направлению к центру. Сможете?

— Твою мать, Брагин!

— Сможете или нет⁈ — ору я.

— Говори номер машины!

Мы кладём царь-девицу на задний диван, а Пашку усаживаем на кресло переднего пассажира, до предела опустив спинку. В караване оказывается ещё четверо выживших. Это водители. Они трясутся, как осиновые листья, но Тимурыч быстро приводит их в чувство тумаками и удивительным красноречием.

Он с Семёном и вторым парнем, Шуриком рассаживаются по грузовикам. Оказывается за ними, спрятанный от дороги, имеется ещё «москвичонок». В общем, они рассаживаются по машинам, и все мы выезжаем на шоссе.

Я еду вперёд, а они за мной. Ждать их я не собираюсь, еду так быстро, как могу. Скользко, особо не разгонишься, конечно, но я тороплюсь. У меня каждая секунда на счету. Еду-еду-еду и тут, как назло, ну, собственно, иначе и быть не могло, на дорогу выскакивает занесённый снегом гаишник и машет своей палкой.

Ночь! Чего тебе надо⁈

Хер! Не остановлюсь. Буду лететь вперёд пока меня не перехватят кагэбэшники Де Ниро. Но он, как чувствует, выскакивает на середину дороги. Ну что за козёл! Твою дивизию! Приходится притормозить. Я останавливаюсь.

Пофиг. Он подойдёт с моей стороны, а я открою окно, а сам дам по газам. План огонь. Главное, чтоб из боковой улочки они не успели выкатить мне под колёса свою «копейку». Блин, стартануть тоже надо аккуратненько, чтобы не забуксовать и не начать шлифовать засыпанное снегом полотно.

Гаишник, кивает, будто рыцарь поправляющий шлем перед боем, и идёт ко мне. Хоть бы дыры от пуль не заметил, а то начнёт сразу подмогу звать, тогда точно хрен от него вырвешься. У меня ещё два почти что трупа в тачке. Кровь и запах крови.

Видишь же, спецтранспорт с антенной, куда прёшь? Он уже почти доходит до меня, как вдруг останавливается и оборачивается назад, к своим коллегам.

— Чего? — кричит он, внимательно слушает ответ, бросает на меня полный сожаления взгляд и, подорвавшись с места, бежит к своим.

Интересное кино. Он заскакивает в машину, она тут же срывается с места, и врубив мигалку и сирену, уносится туда, откуда я только что приехал. В зеркале заднего вида я вижу приближающиеся «Камазы». Ну что же, пронесло. На этот раз.

Я жму по газам и лечу вперёд. Дашка Рекс стонет, а вот Пашка не проявляет ни малейших признаков жизни…

Что я скажу твоим домашним

Как встану я перед вдовой?

Неужто клясться днём вчерашним?

Неужто клясться днём вчерашним?

Неужто клясться днём вчерашним…

Заткнись, Булат Шалвович, очень прошу, заткнись, пожалуйста…

Минут через десять дорогу перекрывают две чёрные «Волги» с маячками. Они просто выходят на меня лоб в лоб, и я довольно резко останавливаюсь. Задницу заносит и я едва не втыкаюсь в этих красавчиков.

— Фамилия! — требует человек в штатском, заглядывая в окно и охватывая взглядом безжизненную и жуткую картину, царящую у меня здесь.

— Брагин.

— Следуйте за машиной, — командует он. — Вторая поедет за вами.

Я киваю. Они шустро разворачиваются и мы едем дальше. Теперь уже не едем, а несёмся, летим на всех парах. Редкие ночные водители расступаются, разлетаются, разбегаются перед нашим чёрным кортежем, они будто чувствуют, что это поезд смерти.

В госпитале, в том же, котором я уже бывал раньше, всё происходит, как в кино, за исключением, может быть, излишнего ажиотажа. Тела быстро укладывают на каталку и везут в операционную.

Я сажусь в приёмном покое и закрываю глаза.

— С вами всё хорошо? — раздаётся участливый милый голос.

Открываю глаза и вижу молоденькую сестричку. Ночная смена, красные глаза, морщинка на лбу. Спасибо, милая, я в порядке.

— Да, — вздыхаю я. —