Обожжённая душа - Властелина Богатова

— Как ты себя чувствуешь? Сможешь подняться в седло? Мы можем подождать с дальней дорогой, но это место всё равно придётся покинуть.

Даромила смотрела каким-то удивленным и в то же время исследующим взглядом. Она судорожно вздохнула, прошептала:

— Я смогу…

Пребран, повинуясь прорыву, склонился ниже. Мягкие волосы огладили щёку и нос, он глубоко втянул её запах, который стал ещё гуще и слаще, словно от цветущей яблони в жаркий день, и даже голова пошла кругом. Княжич опустил взгляд на губы. Нежные, сочные, они требовали прильнуть к ним, ласкать… но он не должен её касаться, не сейчас.

— Я не сделаю тебе ничего плохого.

Ресницы легко вспорхнули, как крылышки мотылька, она едва повернула голову, соприкоснувшись с ним щекой к щеке.

— Я не боюсь… — прошептала, отстраняясь, — боюсь за вас… за тебя… — отступила, неспешно пошла к двери, унося цветочный запах и всю родниковую свежесть с собой, оставив его в каком-то удушье.

Оставшись в одиночестве, Пребран некоторое мгновение смотрел перед собой, слушая, как гулко шумит разогнавшаяся кровь в ушах, будто рокот волн. Он опустил взор, подхватил крынку и надолго присосался к ней, делая большие глотки до тех пор, пока не свело от холода горло. Потом вернулся в клеть.

Вяшеслав уже подпоясывался. Ждан потягивался, зевая, тоже поднялся с постели, остальные раскачивались тяжело, особенно Гроздан, тот мог и до обеда проспать, если не тревожить.

Вяшеслав молча наблюдал за княжичем, пока тот одевался. Пребран ничего не замечал вокруг себя, всё ещё слыша её запах, чувствуя её дыхание на своих губах, распалявшее в нём огромным костром желание скорее увести её отсюда, побыстрее оказаться хотя бы в остроге Радима. Она не отказалась, согласилась поехать с ним, не испугалась — последняя мысль будоражила, переворачивая всё вверх дном, всю его жизнь. Не оттолкнула, несмотря на то, как зверски относился к ней Ярополк, но, с другой стороны, у неё и нет выбора. Мысли ещё больше путались. Твёрдо хотелось знать, о чём она думает, что чувствует, это почему-то стало важным и необходимым для него. Но одно знал точно — её уже никому не отдаст.

— Ты меня слышишь, княжич? — выдернул Вяшеслав из задумчивости, когда они уже всеми вместе расселись за столом в горнице и трапезничали в только мужской компании.

Женщины ныне остались в своей половине, и на то у них были верно свои причины. Однако всё равно взгляд Пребрана то и дело обращался на дверной проём в ожидании вновь увидеть княгиню.

— Кто с нами поедет в детинец? — спросил воевода.

Вообще-то Пребран слышал, но пропустил мимо ушей его вопрос.

— Все. Точнее… почти, — Пребран обвёл быстрым взглядом мужей, остановился на Ждане. Из всех кметей он был куда легче на подъём. — Ты оставайся с княгиней, собирайтесь и к обеду трогайтесь к большаку, там и встретимся.

Княжич отложил ложку, достал из складок одежды приготовленный узелок, положил его перед Жданом.

— Вот, рассчитайся с корчмарём прямо перед самым отъездом.

Ждан кивнул.

— А я думаю, что к князю нужно всеми явиться, — вставил Вяшеслав. — Чтобы у того и мыслях не возникло никаких подозрений.

— Верно, я тоже так думаю, — согласился Ждан.

— Пусть Даян берёт под свою опеку женщин, — предложил воевода.

Даян, до сего мига наблюдавший и слушавший со стороны, больше ни во что не вмешиваясь, вдруг приосанился, расправив плечи, а выражение лица его приободрилось.

— Так и… — буркнул он невнятно.

Пребран вопросительно перевёл взгляд на воеводу.

— Так надежнее, — заверил тот, — нежели с ними будет вооружённый до зубов кметь. Тем более, нас уже если не все, то половина селян в лицо знает.

Идея доверить женщин молодому селянину Пребрану очень не по нраву пришлась, как бы он ни прислушивался к опытному воину, но в этот раз не согласился.

— Нет, — княжич придвинул плату ближе к Ждану. — В случае, если что-то случиться и нас… не дождёшься, надежда будет на тебя.

Ждан кивнул, спрятал узел. Пребран поднялся со своего места и, оставляя призадумавшихся мужчин, покинул горницу.

Уже достаточно рассвело, и чистое морозное небо невыносимой голубизной распростерлось над землёй, будто опрокинутая река. Только печные дымоходы выпускали белые клочья, рисуя над городищем узоры. Как он и думал, снега выпало много, запорошив кровли толстыми белыми пластами. До зимнего равноденствия оставалось ещё две седмицы, но к этому времени они, конечно, не успеют добраться до дома, вернутся, когда уже год повернет на весну. Тогда и легче станет, и дни почнутся к теплу.

На крыльцо вышел Вяшеслав, поправив пояс, задумчиво щурясь от окутывающей, очищающей душу белизны, произнёс:

— Ну что, выходим, и пусть нас обережёт длань богов.

***

Даромила сидела на лежанке уж долгое время, с того мига, как пришла с горницы.

Сидела неподвижно, сложа руки на коленях, и себя винила за то, что пошла за княжичем, за то, что при мысли о нём гулко бьётся сердце, и сама не верила тому, не верила своим чувствам. А когда увидела княжича в горнице, будто под ногами чёрная пропасть разверзлась, и провалилась она сквозь землю от стыда за себя, за то, что случилось с ней, за то, что была унижена, а в глаза смотреть ему не было никаких сил. И почувствовала это остро, больно. Вчера все чувства оставались притуплены от потрясения, а сегодня при одном воспоминании о побоях Ярополка на сердце ложились глубокие борозды ран. Позор. Просто позор.

Несмотря на то, что весь её вид выказывал покой и смирение, внутри казалось, будто в шторм за борт вытолкнули: волны накатывающих переживаний жутко бросали из стороны в сторону, топили и вновь выталкивали на поверхность, чтобы снова утопить. Воспоминания о вчерашнем метались к пережитому сегодняшнему. Ускользали от ударов Ярополка, подныривая под обжигающий взгляд княжича и обратно. И ото всего этого страшного беспорядка её бросало в дрожь.

Даромила густо покраснела, как девочка, всё ещё ощущая на себе взгляд княжича. Он скользил по лицу к губам и возвращался обратно, безмолвно совершая что-то такое с ней, от чего притихла боль внутри. Ярополк никогда так не смотрел на неё. Чаще от его взгляда ей хотелось исчезнуть, и когда княжич к ней прикоснулся невольно, она едва не отшатнулась, но руки его были не жёсткие, как у Ярополка, а зовущие и мягкие, заставляли стоять на месте и ждать, и принимать ласки. Вспомнила Ярополка, и тело вмиг заныло в том месте, где остались ссадины. Руки князя никогда не дарили ей такой всепоглощающей заботы, а она так истосковалась… До слёз. Даже не думала, что так сильно, до щемящей боли. И с ним хотелось закрыть глаза и позволить трогать себя, ощущать, как горячее его дыхание гладит кожу, как ласкает его взгляд красноречивей, чем слова, чем касания… да она просто растаяла бы, как льдинка на солнце, рядом с ним. Завороженная огненным вихрем, закручивающимся воронкой в его серых глазах, безнадёжно утягивающим вглубь, не могла бороться, и сопротивляться не было сил, а хотелось подчиниться. А там, на дне, голод, отчаяние, обещание. Стало жарко, вспотела спина между лопатками.