Королева праха и боли - Лив Зандер

наблюдал и слушал. – Прядь волос Эйлама взлетела, подхваченная ветром, и пространство между нами наполнилось ледяным сквозняком и запахом лаванды. – Да, остановить тебя не в моих силах… чего не скажешь о твоей жене. И она остановит тебя. У нее уже возникли… сомнения.

– Ты так уверен, братец? – спросил Ярин. – Всего-то и нужен, что один шепоток.

– Насколько я помню, наш брат не желает твоих иллюзий. Нет, он жаждет… неподдельной любви, выросшей из ее неокрепшего расположения. Скажи, Енош, как сильно она полюбит тебя, когда первый дом рухнет под тяжестью трупов, раздавив ребенка? Сколько потребуется шепотков, чтобы заглушить ее ненависть, когда волна костяной пыли задушит укрывшуюся девушку? Вспомни, говорил ли ты ей когда-нибудь, сколько детей погибло в Солтренских землях?

Взгляд мой метнулся к Еношу, и муж опустил голову – то ли сожалея, то ли прячась от моего осуждения.

– Дети. Такие невинные. До поры до времени. – Эйлам бросил на меня оценивающий взгляд и самодовольно приподнял бровь. – Вся эта суета вокруг смертной женщины всего лишь ничтожная пылинка на нашей памяти. Сегодня она есть, а завтра уже исчезла.

Ничтожная.

Горячая кровь прилила к коже, наполняя меня жгучими муками ярости и отчаяния. Он решил ничего не делать? Оставить меня в вечном холоде? И все потому, что он… ожидал, что я стану защищать невиновных?

А как же мой пойманный в ловушку ребенок?

Разве он не невинен?

Нет, я ни за что не подведу своего малыша снова.

– Думаешь, я окажу тебе услугу и остановлю Еноша? – я подалась к Эйламу, и он отшатнулся, как будто чувствовал себя неловко от моей близости. – Подумай еще раз, Эйлам, потому что прямо сейчас я испытываю сильное искушение помочь ему.

Почему Ярин спрятал лицо в ладонях? Почему Енош зашипел? Что я сделала? Разве не этого он хотел от меня? Чтобы я поддержала его?

– Ты действительно поможешь? – Эйлам раскрыл ладонь – на ней лежал деревянный кол. – Покажи мне, насколько я ошибся в моих допущениях, смертная. Конечно, мои братья не станут вмешиваться, не направят ни твою руку, ни твой разум.

– Что? – Потрясенно задохнувшись, я взглянула на Еноша, озабоченно прищурившегося, потом снова посмотрела на кол.

– Если я… Если я это сделаю, ты вернешь мне мою жизнь?

– Дыхание смертного в обмен на твое. По-моему, это честная сделка.

Ни секунды не мешкая, я потянулась к колу, на миг коснувшись кончиками пальцев ладони Эйлама, и сжала в кулаке гладкое дерево. Он думал, я откажусь от своего ребенка? Что меня хоть сколько-то заботит какой-то жалкий солдат?

Я вскочила и поспешила к ряду мужчин. Встав за спиной солдата с седой бородой, я приставила кол к его горлу. Моя рука так дрожала от напряжения, что оцарапала его. На коже выступила капля крови.

Ярин ухмыльнулся.

Эйлам прищурился.

А Енош… Ох, у него был такой вид, словно он только и ждет, когда я проткну человеку горло, чтобы он мог овладеть мной в луже крови. Может, я ему и позволю, после того как сделаю дело. А я его сделаю. Я могу. Ради моего ребенка – могу.

Я схватила мужчину за волосы.

Потянула их.

Сильнее прижала кол.

Человек закричал.

Бух.

Кол вдруг оказался в снегу – чистый, незапятнанный, неиспользованный. Моя пустая рука неудержимо тряслась. Спазмы растекались от руки по всему телу, проникая в самое нутро, меня трясло так сильно, что мир вокруг расплывался.

Эйлам исчез. Растворился в воздухе. Осталось лишь эхо произнесенных им слов:

– Что и требовалось доказать.

Глава 20

Ада

Я сидела на лошади перед Еношем, повесив тяжелые, безжизненные руки, браня себя за свою чертову слабость.

Если бы я только пырнула этого старика в горло…

После нескольких часов добровольного молчания я протяжно выдохнула, глядя, как облако пара клубится в ночи, более холодной, чем сама смерть.

– Т-ты можешь с-сказать, чт-то разочарован в-во мне.

Енош поплотней закутал меня в, кажется, третью меховую накидку, но даже Королю плоти и костей уже не удавалось заставить мои зубы перестать стучать.

– Как я могу быть разочарован, если именно из-за этого я и влюбился в тебя?

Его ласковые слова отнюдь не помогли мне набраться злобы.

– Если б-бы я уб-била того человека, я могла б-бы сейчас жить, а н-не отмораживать себ-бе задницу. Мы б-бы поскакали к верховному храму, уб-били б-бы всех священников и поехали наконец домой. Но я уб-бивала т-только чертовых рыб, а они не кричали.

– Не говоря уже о той раненой птице, на которую ты случайно наступила в детстве, – пробормотал муж. – Ты мне как-то рассказывала… И о том, что плакала потом два дня.

– Она так ужасно то ли хрустнула, то ли хлюпнула под ногой… – Я потерла ледяной кончик носа о мех, втягивая в легкие морозный воздух, набираясь храбрости. – Могу я спросить тебя кое о чем?

– О чем угодно, – ответил он, но напрягся, явно полагая, что я захочу узнать о детях за Солтренскими вратами.

Но я вообще-то уже и сама представляла. Ведь каждого случайного солдата, каждого ночного сторожа, каждого, кого мы встретили на пути к Элдерфоллсу, Енош убивал – мимоходом.

– Ты когда-нибудь сожалел?

– Не по тем причинам, по которым хотелось бы тебе, Ада. Для меня смертные всего лишь плоть да кости, пот да шрамы. Они рождаются, чтобы умереть, дабы я мог укрепить мосты безмолвного кладбища – моего пустого, пустого дома. – Он тяжело вздохнул и, наверное, в сотый раз за время нашего путешествия запечатлел поцелуй на моей макушке. – Я знаю, это не то, что ты хотела услышать.

Нет, но это именно то, что мне нужно было услышать, чтобы обрести ясность.

– Ты все еще распространяешь гниль среди детей?

– Да, с тех пор, как мы покинули Бледный двор.

Я повернулась, вглядываясь в темноту, из которой мы выехали. Сотни трупов маршировали следом за нами – собранные из одного города, семи деревень и таверны, на которую мы наткнулись случайно – и где Ярин решил переночевать.

Больше сотни самоубийц.

А Эйлам так и не появился.

Куда бы мы ни приходили, Енош щадил женщин и детей, ограничиваясь солдатами, священниками и редкими идиотами, которые набрасывались на нас с вилами или лопатой. Возможно, это был его способ показать мне, что он старается быть тем мужчиной, которым я хочу его видеть, – ну, как может.

Проблема в том, что я уже не была уверена, хорошо это или плохо. Плохо, наверное, потому как ослабляло решимость, которую Енош