Королева праха и боли - Лив Зандер

все, маленькая, – прошептал Енош и отвел руку от моего лица, не успела я сделать и пяти вдохов. Перед глазами поплыли черные и белые пятна.

Невозможно.

Немыслимо.

– Что?

– Они не смогут больше навредить нам.

Потому что все они мертвы.

Меня пробрала невольная дрожь. За пять вдохов Енох истребил целый лагерь, вырезав всех до единого.

Нет, не до единого.

Несколько солдат еще кричали.

Один брел по полю, шатаясь, спотыкаясь о своих мертвых товарищей, лихорадочно запихивая кишки в дыру в своем животе. Потом он рухнул на землю. Другой висел на голом дубе, пригвожденный к дереву пробившим ему плечо костяным копьем. Он вопил громче всех, корчась и пытаясь освободиться.

– Ты взял то, что не принадлежало тебе… – произнес Енош слишком уж спокойно, ведя нашу лошадь по ковру из убитых под леденящие кровь крики тех, кто был еще не совсем мертв. – О брат мой… покажись.

И вот возле груды подергивающихся трупов появился его брат.

Только не тот.

Енош застонал:

– Когда я зову его, он не приходит. Когда прошу держаться подальше – он липнет, как дерьмо к подметке.

Ярин перепрыгнул через полумертвого священника и зашагал к нам. Его длинный ярко-зеленый кафтан, отороченный рыжей лисицей, прекрасно сочетался с такими же сапогами. Конечно, бог Шепота должен был околачиваться неподалеку от такого… безумия.

Безумия, которое имело смысл.

– А я-то боялся, что мне предстоит очередной скучный день. – Ярин обогнул тело с отгрызенными руками. – Лежу я себе на своем дворе, среди переплетенных конечностей, почти… – Нахмурившись, Ярин оглянулся через плечо на пришпиленного к дереву солдата, воющего в агонии. – Знаешь, от такого шума у меня болит голова.

Енош небрежно махнул рукой, и костяной шип пробил горло мужчины, избавив его наконец от боли и страданий.

– Чего не скажешь о постоянном шуме, исходящем из твоего рта.

– Чудесно, что ты пытаешься шутить при полном отсутствии чувства юмора. Супружеская жизнь, похоже, раскрепостила тебя. Как бы то ни было, я уже клевал носом, когда на меня обрушился шквал ужасающих мыслей. «О нет! Король плоти и костей! Он убьет нас всех!» – Ярин огляделся, поскреб пальцем по гладко выбритой щеке и пожал плечами. – Что ты и сделал, братец.

– Не всех. – Енош мотнул подбородком в сторону семерых мужчин со связанными за спинами руками – трех солдат, двух священников и двух оруженосцев, – которых вели к нам трупы. – Зачем ты здесь?

– Хочешь верь, хочешь нет, но я понял, что у меня имеется личный интерес в вашем успехе.

Енош спешился, расколов каблуком чей-то череп, и снял меня с лошади.

– На тот случай, если ты ищешь новые отверстия для траханья, знай, что мне потребуются кости и мышцы каждого солдата.

– Ты выставляешь меня каким-то развратником, Енош. Нет, мой интерес вызван новым, гммм, титулом, который я приобрету… Ну, скажем, через девять месяцев, плюс еще столько, сколько будет упрямиться Эйлам.

– И что же это будет за титул?

– Да очень простой. – Ярин выпрямился и криво усмехнулся, так что на щеке его появилась ямочка. – Разве я не стану дядюшкой Ярином? Ада, разве вы, смертные, не так это называете?

Мы с Еношем хором вздохнули, потом я сказала:

– Да. Дядюшкой.

– Я буду присматривать за маленьким богом или богиней, пока вы двое… убиваете священников или… еще как-нибудь развлекаетесь в городе время от времени, – пробормотал он. – Дядюшка Ярин. Мне нравится, как это звучит.

А мне вот не нравилось, но теперь с этим ничего не поделаешь, верно?

– Что может пойти не так, с сумасшедшим-то дядей?

– Точно. Кстати, раз уж мы заговорили о безумии… О, как прекрасно ты выглядишь, Ада, когда волосы твои украшают перья, а не глина. – Ярин взял меня за руку, обвел вокруг мертвого солдата, остановился на пятачке, не затронутом смертью, и запечатлел на моих костяшках нечто вроде поцелуя. – М-м-м, несомненно, великолепна, жена моего брата. Но – черное?.. Нет, правда, в этом цвете нет жизни. Если бы ты была моей женщиной, я бы одевал тебя в тончайшую парчу, расшитую золотыми нитями.

Енош оттолкнул руку брата и привлек меня к себе.

– Если бы она была твоей женщиной, которой она не является, она бы наложила на себя руки.

– Да-да-да, но на похоронах была бы одета куда лучше. – Ярин шагнул к еще шевелящейся горе трупов и опустился на ворсистую лежанку, появившуюся из ниоткуда и вставшую прямо на судорожно подергивающиеся тела, проткнув их ножками и усугубив последние муки солдат. – Между нами, Енош, я никогда больше не лягу в постель с теплой женщиной. Я отрекся от них! Это делает угрозу Эйлама убивать всех шлюх прежде, чем я хотя бы прикоснусь к ним, просто неприменимой. Ну, и я мог бы также принять участие в этом вашем… гммм… божественном мщении, крестовом походе, вечеринке, ну, или как это вы там называете.

Енош стиснул зубы:

– Если настаиваешь, братец. А чтобы от тебя была хоть какая-то польза, присмотри, по крайней мере, за моей женой, пока я зову нашего третьего. – Он поднял меня над ковром из трупов, посадил на кушетку рядом с Ярином, после чего наклонился и угрожающе прорычал: – Присмотри. Не трогай.

– И не собирался. Хотя бы потому, что твой собственнический инстинкт так велик, что вполне может прикончить и бессмертного. – Едва Енош со вздохом отвернулся, Ярин сотворил золотое блюдо с фруктами и протянул его мне: – Голодная? Ой, я забыл. – Он отшвырнул блюдо так, что яблоки застучали по черепам, а виноградины рассыпались по обмякшим телам. – Ты же мертвая. От еды тебе никакого проку. Приношу свои извинения.

А Енош меж тем подошел к связанным мужчинам:

– На колени.

По его приказу все семеро рухнули на колени перед трупами, выстроившимися меньше чем в десяти шагах от кушетки. Страх метался в глазах живых, глаза расширились, подбородки дрожали. Один из них – наверное, оруженосец, еще не видевший своего пятнадцатого лета, – обмочился, штаны у него в промежности потемнели.

– Такой молодой. – Вид румяных щек, рдеющих прыщей и реденькой светлой поросли на подбородке паренька породил неприятную – и совершенно неуместную – пустоту у меня внутри. – Что Енош с ним сделает?

– То, что разозлит Эйлама, как ничто другое, – Ярин коварно ухмыльнулся. – Они никогда не ладили, эти двое. Видишь ли, Ада, Эйлам жутко раздражается, когда мы обрываем жизнь смертного раньше положенного срока, потому что это как-то влияет на него, хотя как именно, мы так и не поняли. И есть лишь одна вещь, которая бесит его еще больше…

Горло мое сжалось. Что может разозлить бога жизни больше подобной