Избранник ада - Николай Норд

– А почему была? Умерла? – участливо поинтересовался я.

– Кабы умерла – так легче б пережил. Сбежала она от меня с каким-то чуреком. Родила, вот, Нюрку и, года не прошло, потом, как сбегла. У нас долго детей не было, а тут – Нюрку Господь послал. Ну, думаю, теперь уж угомонится, наладится житуха наша. Ан – нет. Я, по правде-то сказать, и не знаю – от меня Нюрка, нет ли, но она – моя, я ее люблю только уж из-за одного тово, что она от моей Гали.

– Один-то управляешься с хозяйством?

– Хреново, но справляюсь. Да тут еще ко мне одна бабенка приходит – Клавка, уборщица в нашей школе, пьянь похуже меня – постирушки сделать, языком почесать, то-се. Бесплатно. Ну не совсем бесплатно – палку кину, она и поделает чо-нибудь. Вон и щас, как только Нюрка в школу – и она заявилась, как раз перед тобой пришла – в доску пьяная. Пошли, говорит, трахнемся. А мне не до того было – я ж тебя ждал, насилу спать курву уложил.

Василий вздохнул, уставил свой неподвижный взгляд в одни ему ведомые воспоминания и замкнулся в себе. И эта угрюмая его замкнутость вылилась в выжидательную пустоту.

Чтобы не окоченеть от наступившего одиночества, я предложил Васе выпить еще. Он мгновенно вышел из ступора и схватил стакан уже не трясущейся, нормальной пятерней.

– Давай! За щисливую жистю, мать ее!

Вася хряпнул стакан чуть ли не до дна, заглотил огурчик, оживился, развязал свой язык:

– Я же, Колек, тренером по боксу работаю в Клубе Ефремова. Пацанов тренирую. Да! А ты думал, я алкаш конченый? Не, я просто в отпуске щас. Конечно, квашу, что там говорить, может, когда и не в меру, но на работу тверезый хожу, не могу же я пацанам под мухой являться, а то – какой я им тогда наставник. Да и директор у нас строгий – выгнал бы зараз. И пацанов многих в призеры и чемпионы вывел. Шамков Паша – чемпион Союза, Трюхан Димка – чемпион России и призер Европы. А ты думал! Слышал про таких?

– Про Шамкова слышал.

– Во-во – мой воспитанник! – Василий весь так и засветился изнутри от распиравшей его гордости. – Изначально я готовил. Вот так – выучишь парня боксу, займет он тут какое-то место хорошее, и сразу, откуда ни возьмись, налетают тренера областного, а то и республиканского масштаба, отбирают парня к себе. Им потом и все награды достаются, а про меня-то и забывают, – сказал Василий, несколько угасшим голосом. – Скажи мне, Колек, разве ж это справедливо?

– А где ты, Вася, видел справедливую жизнь? – ответил я, жуя вяленую рыбку. – Она только в кино нашем справедливая. Вон, пиво сегодня, и то – обманом взял. Вашей продавщице – Валюхе – приглянулся, вот и плеснула она мне в банку, а то – кончалось пивко-то.

– О-о, неужто сама Валюха на тебя глаз положила!? Ну, ты даешь, земеля, тогда держись! Такую бабищу, если хреном не добьешь – то яйцами не дохлопаешь. Ее ни одному нашему деревенскому мужичку не взять – калибр не тот, разве что – лешему.

– Лешему? Слушай, она мне тут тоже про леших что-то там заливала. Неужели всё правда?

– А то! Валюха-то… – Василий опасливо обернулся, будто от посторонних ушей. – Может, ты кода ходил тут, вынюхивал свои дела, да уже и донесся до тебя деревенский наш слушок, что она от лешего – лешачка родила. И это не пустая брехня! Я-то точно знаю, так оно и было – родила стерва!

– Да ну! Сам-то не брешешь?

– Это я-то брешу? Василий Чушкин?! – взорвался он напрягшимся голосом и воззрился на меня так презрительно, как некогда, наверное, справный кулак Морозов – на предавшего его внука-пионера – Пашку.

Морпех замкнулся, как раковина, хранящая свою жемчужину от посторонних. Всем своим видом он показывал, что ему нанесена смертельная обида, которую может смыть только кровь или… или – добавочная порция перцовки. Хорошо, что я это сообразил вовремя, а то бы он мог со мной тут же и распрощаться, не одарив даже козлиным удоем.

– Да ты не обижайся на меня, Вася! – извинительно проговорил я, мягко тронув его за локоть. – Ну, хочешь, врежь мне по морде, я не обижусь. Такое просто невероятно услышать, вот у меня и вырвалось! Давай-ка лучше тяпнем еще, да ты мне все поподробней расскажешь.

С этими словами я подлил в его стакан горячительного. Заслышав приятное бульканье, Василий сменил гнев на милость:

– В меня, Колек, привычку говорить правду-матку, еще батя ремнем в задницу вбивал – царство ему небесное, покойничку. За то меня и не жалуют, что могу эту самую правду – прямо в глаза, хоть участковому. А ты… – тут он схватился за стакан, размяк окончательно и улыбнулся снисходительно. – Ну, ладно, ты не сведущий был, порядков наших не знаешь, да еще и – молодой, зеленый. Прощеваю, одним словом. Щас хряпнем – расскажу все, так сказать, из первых рук.

Вася опрокинул стакан, отвернувшись, – длинно выдохнул, занюхал чебачком, потом захрумкал огурчиком. Я тоже отпил немного из бутылки и стал жевать пластинку рыбьей мякоти в ожидании Васиного повествования. Тот закурил цигарку и, глядя в окно, будто на экран телевизора, где показывали интересную историю, стал, как будто бы, мне неспешно ее пересказывать, пуская в пространство колечки крепкого самосадного дыма:

– Так вот, слухай сюда. Эта Валюха раньше жила в домишке, нискоко не краше мово, в такой же хибаре, вместе с полоумной своей матерью – щас уже покойной Игнатишной – и с младшим братом Витькой. Хата эта тама стоит, – Василий махнул куда-то рукой с горящей цигаркой, осыпав мои колени пеплом. – А тут, в прошлом годе, она такие хоромы за лето отгрохала каменные – что дворец тебе, даже второй этаж есть – он, для отвода глаз, вроде под мансарду замаскированный, но жилой, с окнами. А куда он ей одной-то, с братом? Вот и думай себе, соображай. А старый домишко теперь как за дачу летнюю держит. И была она ранее-то простой санитаркой в психушке – здесь недалече, что на Тульской улице – говно за больными убирала, а тут – продавцом назначили в наш магазин, поближе к водочке да пиву, а это, сам знаешь, – место хлебное. Народ в деревне дивился: откуда деньжищ-то взяла – может, клад в огороде нашла или наследство получила, а, может, ублажила телесами своими толстомясыми какого большого начальника? Может, нашелся такой герой для ее телес из серьезного руководства области или чурка богатый какой? Сама-то Валюха молчала про правду себе в тряпочку. Вроде обронила как-то, мол де, мать всю жизнь копила, теперь, вот, после смерти старухи использую. А откудова мать ее накопит, когда, из-за своей психической болезни, кажется, даута называется, почти всю жисть свою не работала! В общем, тут целая загадка выходила…

– А как же ты все у нее выведал, Вася, перепихнулся с ней что ли?

– Да куда уж мне, я что – рехнулся окончательно, чтоб на такую слониху позариться! Хотя я еще мужик ничо себе – могу. Нет, тут такое дело было. Есть у Валюхи брат младший – Витька. И вот, он как-то прошлой осенью подходит ко мне и говорит: «Дядь Вась, возьми меня в секцию свою тренироваться. Боксу хочу научиться». А он, не в пример Валюхе, хлипенький такой, в ветреную погоду сдуть с дороги может. Я ему: «А скоко лет-то тебе, Витек, не рано ль еще?». «Четырнадцать», – говорит. «А чо хилый такой? Бойцы мои там из тебя котлету сделают на тренировках», – отвечаю. А он: «Вот я и хочу силы набраться да приемам научиться». Я ему отвечаю опять: «Ты вот, сначала гантели себе купи, накачайся малость, потом возьму». «Да я куплю, – говорит, – только возьмите сейчас, а то меня пацаны обижают. А я вам такую тайну скажу, такую!» – смотрит на меня с такой тоской. Мне и жалко стало его, спрашиваю: «А что за тайна, государственная-нет?» Витек приподнялся на цыпочки, чтобы ближе к уху моему, руки рупором сделал, прошептал: «Да ну, государственная, моя покруче будет: расскажу, как сеструха через лешака богатой стала!» «Да ну!? Не брешешь?» – говорю. А он: «Честное комсомольское! Только никому – ни-ни!» Я ответил: «Мамой клянусь!», – и взял пацана в секцию за его тайну.