Избранник ада - Николай Норд

А Джульбарс мой с той поры смирнехонький стал – тише воды, ниже травы, ни на кого не лает, не кусает. Но не выгонишь же его со двора, жалко – десять лет вместе горе мыкаем. Кормлю, вот, скотину неблагодарную, почитай, на пенсию досрочно отправил.

– Ну, а что еще про леших можешь рассказать?

– Да ничо больше. Кто их видел, стараются держать язык за зубами, я так полагаю – чтоб их полоумными не считали.

– Ну, что ж, Вася, спасибо за ценную информацию, пора нам, однако, с козлиным надоем разобраться. Как ты считаешь? – сказал я, полагая, что ничего интересного о необычных существах моряк мне уже не расскажет.

Понял и Василий, что момент расставания близок и что от меня тоже больше ждать нечего – в смысле выпивки, за все уже заплачено. Он окончательно скис, но вдруг неуверенная надежда блеснула в его бурятских глазках, и он спросил:

– Слышь, Колек, я тут понял, ты разными интересными историями интересуешься? Хочешь, я тебе расскажу, как еще до армии, я щуку поймал огромадную, чуть не два метра ростом?

– Нет, Василий, спасибо. Пора мне.

Василий грустно вздохнул, но не потерял последней надежды, многозначительно объявив:

– Ну, тогда, Колек, я решил тебе один подарок сделать, если конечно… – и морячок, с понятным намеком, поставил шелбан по брюшку пустой бутылки, отчего та весело загудела.

– Что за подарок? – без особого энтузиазма осведомился я.

– А вот, пойдем давай!

Василий поднялся и направился ко второй комнатке. Он раздвинул, прикрывающий ее полог, и поманил меня рукой с видом Алладина, зовущего за собой в пещеру с несметными сокровищами. Этот его загадочный вид подвиг меня к мысли, что за таинственным пологом скрывается некий значимый артефакт – никак не меньше, чем скальпель лешего. И я прошел за морпехом следом.

Комнатка оказалась еще меньшей, чем та в которой мы гостевали, и такой же сумрачной. Единственное окошко справа – было плотно задраено голубыми ситцевыми занавесками, изрядно захватанных руками. Около окна стояли два вполне еще приличных не старых стула, на которых были развешаны штопаные чулки, женские фланелевые зимние трусы, черный бюстгальтер и прочее подобное тряпье. Напротив меня, за стульями, разместилась тумбочка салатного цвета, какими обычно оснащают больницы и солдатские казармы. Сверху тумбочку украшал раритетный телевизор «Радуга» – самый первый советский серийный цветной – аж три цвета! – голубеющий увеличительной линзой. Сам телевизор украшали усики антенны, рядом с которой приютился переносной радиоприемник «Спидола».

Левую часть помещеньица занимала железная кровать, крашенная в голубой и застеленная лоскутным, замусоленным одеялом. На кровати, спиной к нам, свернувшись калачиком, пьяным сном спала какая-то тетка в розовом вельветовом, вышарканном до белизны халате.

То, что она была в стельку пьяной – не вызывало сомнений. Это было видно по вываленным на подушку губам, казавшихся отдельными от лица. С них на подушку стекала слюна, оставляя на ней большое мокрое пятно, а также по распухшему синюшному лицу и, плотно стоящему здесь, запаху перегара, более крепкого и смрадного, чем тот, который исходил от Василия.

– Клавка это! Про которую я тебе говорил, – осклабился Василий, хлопнув тетку по заднице, на что та совершенно не отреагировала, разве что дребезжанием тощалых бедер.

– И что с того?

– А вот, смотри!

С этими словами Вася схватился за край халата и задрал его кверху, оставив нижнюю часть тела Клавки обнаженной. Перед моими глазами предстала картинка, достойная какого-нибудь задрипанного притона.

Худые, мосластые ноги Клавки были серозного цвета, как у ощипанной удушенной курицы, которые переплетали бугристые ветви фиолетовых вен. Сами ноги начинались из костистой задницы, с бурыми просиженными пятнами на каждой половине, напоминавшие старое корье. Между этими деревянными половинами произрастала пилотка – извини, милый читатель, другого слова я к этому предмету мужского вожделения здесь подобрать не могу. И вовсе не потому, что лично я отрицательно отношусь к этому самому популярному человеческому органу – если конечно, он не принадлежит к представительнице какого-нибудь там шоу-бизнеса – просто в каждом правиле есть свои исключения, ведь и со старухой бывает проруха.

Конечно, непредвзятый читатель упрекнет меня в том, что я не слишком галантен в своей описательности, но ведь и другие органы человека могут быть разного качества, например, лицо может быть красивым, а может – и не очень. В данном случае – не очень: пилотка эта выпирала двумя сложенными вместе, синюшными губами сдохшей позавчера лошади – осклизлыми и поросшими коротким, редким, жестким волосом, словно запущенная небритость на лице, замерзшего в проруби и напрочь впаянного в прозрачный лед, китайца.

Я онемел от этого зрелища и пока собирался с мыслями, чтобы поделиться с Василием своими неизгладимыми впечатлениями, как в этот момент, в комнатке похолодало и откуда-то сверху, со стороны чердака или крыши дома, послышался некий дробный стук, похожий на перестук дятла о ствол дерева. Вася же, заслышав эти звуки, вдруг, изменился в лице и насторожился, подняв указательный палец кверху и ошалело вращая глазами.

– Что это там у тебя стучит? – спросил я. – Может, ворон Клавкин – Карла?

– Нет, это не он. Карла токмо трепаться может всякими словами, а стучаться благозвучно не научен. Ты, вот, лучше послушай, о чем стучат-то!

– А о чем?

– Да ты слушай внимательно…

Я прислушался, но ничего не понял, хотя сам по себе стук показался мне каким-то упорядоченным, вроде как в барабан бьют отрывок из некой мелодии или марша. И он повторился определенным, одним и тем же, образом несколько раз.

– Там стучат – «три пера»!

– Какие еще три пера?

– Морзянкой стучат, сечешь? Я же на флоте служил, понимаю!

– А кто стучит-то, Вася?!

– А кто его знает, может, даже, сам домовой! Он у нас тут по ночам, бывает, то половицами скрипит, то ставнями хлопает, а, вот, чтоб морзянкой – первый раз слышу!

Мы еще с минуту прислушивались, но все было тихо, и в этот момент откуда-то с потолка на Клавкину задницу упало несколько капель водицы, отчего та, спросонья, хрюкнула, крутнув задницей. Этот новое событие заставило Василия сразу забыть про свои «три пера», и он посмотрел на потолок, на котором набухала, готовая вот-вот сорваться, еще одна капля.

– Дождь пошел, что ли? – спросил я.

– Да нет нахрен никакого дождя, вон в окошко сам глянь, – почесал Василий затылок. – Да у меня и крыша недавно с ремонту, толью новой крыта, проконопачена, как надо. И в хорошую грозу-то не течет. Сам не пойму.

– Может, Карла нагадил?

В этот момент набухшая капля стала отрываться от потолка, и я подставил руку, поймав ее. Понюхал. Вроде, ничем не пахнет. Василий взял мою ладонь и слизнул с нее каплю. Пошевелив во рту языком, он сплюнул и изрек: