Улыбочку! - Омер Барак

что мы еще недостаточно взрослые, чтобы узнать об этом?

Если дело обстоит именно так, им придется ждать еще очень долго, потому что за этот последний год я понял, что все мы так и не повзрослели и, по-видимому, под пристальным наблюдением наших родителей не повзрослеем уже никогда. Даже смешно, как в пятнадцать лет мне хотелось вести себя по-взрослому, а теперь, спустя полжизни, я делаю все, чтобы оставаться ребенком.

Но теперь от отца остался лишь тридцать один процент.

Значит, остальные шестьдесят девять должен заполнить я.

Я буду звонить ему каждый день и спрашивать, принял ли он лекарство, а потом звонить маме, чтобы убедиться, что он мне не соврал. Буду призывать его отдыхать, поменьше нервничать, побольше ходить и не есть красное мясо. Буду проверять, сходил ли он вовремя к врачу и лег ли спать пораньше, а если он станет упорствовать, я не разрешу ему целый месяц подходить к телевизору.

В течение тридцати двух лет единственной моей ролью была роль проблемного ребенка, и вот теперь у меня появилась возможность сыграть другую роль. Пусть лишь на две трети ставки, я схвачусь за нее обеими руками.

Не успел я сложить все бумаги обратно в папку, как услышал легкий стук в дверь.

Это, скорее всего, Декла, или Амихай, или Лираз, а может, и вовсе Дан, который пришел доложить, что сумел получить рецепт и что Лираз может посылать свой катер.

Стук повторился.

Убедившись, что все документы на месте, я вскочил на ноги и побежал к двери, размахивая папкой и готовясь разделить охватившую меня радость с кем бы то ни было.

Но это была не Декла, не Амихай, не Лираз, и даже не Дан.

– Йоник! – испуганно закричала она, отступив на пару шагов, словно увидев ожившее привидение – парня, которого она бросила в Лондоне пять с половиной месяцев назад. – Что…

С тех пор как она в последний раз назвала меня Йоником, спустившись в подземку, прошло сто шестьдесят семь дней, и вот она снова передо мной так близко, что я чувствую хвойный запах ее духов.

На расстоянии вытянутой руки. А может, и еще ближе.

Яара. С того самого момента, как она исчезла, я не переставал повторять слова, которые должен сказать, если когда-нибудь снова увижу ее. И вот теперь она стоит передо мной, а я не могу произнести и даже не помню ни одного из них.

Я просто потерял дар речи.

– Я… – прервала молчание Яара, – услышала, как разыскивали твоих родителей, и не знала… И в конце концов решила пойти в администрацию… Они не хотели называть мне номер их каюты, так что мне пришлось долго все объяснять… Я пришла проверить… А что ты здесь делаешь, Йоник?

– Йони.

– Что?

– Не зови меня больше Йоником.

– Что? Ах да, ясно… Это просто привычка… Ты же знаешь…

Надо что-то сказать. Не онемел же я, в конце концов.

Ты, Яара, никогда не сможешь понять, сколько горя ты мне принесла. Да, мы потеряли нашу девочку, но семью нашу убила именно ты.

Правда, до тебя это сделал я, о чем теперь постоянно сожалею.

Я все еще люблю тебя, Яара. Вопреки всему, что произошло.

Несмотря на то что другой возможности объясниться могло никогда не представиться, единственное, что интересовало меня в тот момент, была потрепанная папка, которую я сжимал в руках, и все, о чем я мог думать, укладывалось всего в три слова: остальное может подождать.

– Постой, Йони, не уходи…

Мне ужасно хотелось подойти к ней, прижать к себе крепко-крепко и услышать слова, которых я так долго ждал: пойдем домой, Йони. Давай построим наш уютный пасторальный дом, в котором никто не сердится и не кричит друг на друга, где все и всегда лишь смеются.

Где, открывая дверь, ты сразу чувствуешь, что ты – дома.

И что тебя ждали.

Только этого не может быть. Верно, Яара?

Каждый день я слышу смех нашей дочери. Вижу, как она учится ходить. Чувствую, как она засыпает у меня на груди. Ощущаю под ногами ковер, на котором мы с ней целый день играли.

Но ведь истина заключается в том, что ее с нами нет.

И ничто не может это изменить.

Я могу, просыпаясь по утрам, прислушиваться к твоим шагам. Могу смотреть, как, ложась спать, ты кладешь очки на тумбочку в изголовье. Могу ощущать твое дыхание на своей шее, когда ты прижимаешься ко мне во сне. Я могу угадать все, что ты скажешь по любому поводу.

Но истина заключается в том, что ты больше не со мной.

И ничто не может это изменить.

А сейчас я нужен своей семье.

– Я должен идти, – произнес я, неимоверным усилием воли заставив себя повернуться к Яаре спиной.

– Я не хотела ее, – сказала Яара.

Остановившись, я обернулся.

– Я не хотела ее, – повторила Яара, обхватив себя руками, и прикоснулась к носу таким знакомым движением, что я точно знал, что за этим последует. Ее глаза мгновенно покраснели. – Все произошло так быстро…

– Быстро?! – спросил я, подойдя к ней вплотную. – Мы четыре года проторчали в этой проклятой клинике! И ты не нашла, что мне сказать?

– Нет, – ответила Яара, пожав плечами, стеснительно улыбнулась и вытерла слезы. – Я не знала, что сказать. Ведь доктор Бартов объяснил, что я не могу родить, а ты ведь знаешь, как я себя чувствую, когда чего-то не могу. А потом ты заявил, что мы обязаны попробовать, и у меня не было времени даже подумать, хочу ли я этого. Когда нам в очередной раз говорили, что забеременеть снова не удалось, мне хотелось чувствовать разочарование, но я чувствовала лишь облегчение. И стыд за это. И непонимание: что же со мной не в порядке?..

– О чем ты говоришь? Ты же так радовалась, когда узнала, что беременна. Я сам это видел.

– Я радовалась, чтобы сделать тебе приятное, Йони, – проговорила Яара, опустив глаза. – А еще потому, что снова доказала всем, что могу, и что не надо больше делать эти больнючие уколы. Ты тут же начал составлять списки того, что нужно купить и приготовить, а я, укладываясь спать, каждый раз надеялась, что может быть, как-нибудь…

Прикусив губу, Яара продолжала смотреть в пол, а я был слишком слаб, чтобы сдержать слезы, слишком сломлен, чтобы унять дрожь в коленях.

– А после Святой Марии я никак не могла сказать тебе, что чувствовала себя так, будто нам повезло…

– Как ты можешь такое говорить?! – Рев, сдерживаемый в течение одиннадцати месяцев и двух