Сегодня и вчера, позавчера и послезавтра - Владимир Новодворский

Папа продолжал сидеть за столом, забросив ногу на ногу и мерно покачивая сапогом. Он был не со мной, наверное, думал о чем-то своем, может быть, о маме, а может о себе.

В дверь опять постучали, это был Юра. Я извинилась, сказала, что сегодня не могу, может быть, завтра. Он ушел, а ведь я так ждала его. Раньше я не могла делать, что хочу, потому что отвечала за Веру. Теперь я отвечаю за папу.

Блаженная пора больничных коек и розовых воспоминаний закончилась. Боевая тревога застала меня на пороге казармы. Неприятный вой включил механизмы военной машины, и по заведенным кем-то правилам мы, как шестеренки цепляясь друг за друга, потащили оружие, боеприпасы, палатки и прочую утварь на плац. Офицеры и прапорщики, ощущая собственную значимость и осознавая свою беспомощность, сновали взад-вперед, путаясь в приказах и распоряжениях. Из ангаров медленно, с натужным ревом выползали танки. Добрая половина их предпочла остаться в спячке, отказав во взаимности механикам, притом отменно наградив их лица копотью, досталось и командирам. Артиллеристы катили пушки, а те эротично вздергивали стволы к небу, в то время когда их цепляли к тягачам.

Пулеметно-артиллерийский полк собирался с силами. Нашу роту решили доукомплектовать стрелковым оружием. Мой штатный СКС болтался за спиной, периодически напоминая о себе ударами при беге.

– По машинам! Грузить пулеметы и боеприпасы! – скомандовал комроты Ермолин.

Его всегда отличали четкость и хладнокровие. Точеные скулы и задиристый подбородок ладно укладывались в образ человека с непреклонным характером.

Трудно поверить, но мне на спину улегся всем своим железным телом народный любимец, легендарный пулемет «Максим». В моей голове никак не совмещались образ юной Анки пулеметчицы, спасавшей от белогвардейцев Василия Ивановича, Петьку и прочих красноармейцев, и вес пулемета, который, как пресс, вдавливал меня в землю. Что полюбил сразу, так это колесики. Они настоящие, металлические, не очень большие, но впиваются, как шипы. Известная рок-певица Сюзи Кватро считала, что бас-гитара вызывает ни с чем не сравнимое ощущение между ног, но оно меркнет по сравнению с Анкиным ощущением от «Максима» между лопаток.

Крытые брезентом «Уралы» приютили на деревянных скамейках весь личный состав роты, батальона, полка. Машины выстроились длинной цепью, увлекая за собой пушки, полевые кухни и спецтехнику. Легкий летний ветер просачивался сквозь щели брезента, виднелись стройные сосны, доверчивые березы, разноцветные автомобили, однотонные дома, девушки, незнакомые, но близкие. Ощущение пьянящей свободы накрыло пространство, время и наше молодое племя. Границы расширились, рамки раздвинулись, глаза засветились. Казарменная тоска, духота бесправия и серость одиночества остались в плену высоких железных ворот и бетонных заборов. Не случайно на войне не было и понятия дедовщины. Служили старики и молодые, опытные и необстрелянные, отважные и трусливые. Пространство страны стало собственным, собственное зацепилось за душу рядом стоящего, его душа откликнулась, захватив следующую, превратившись в цепь, скрепленную узлами испытаний, коими полна тысячелетняя история Российская.

Наша машина остановилась, как и вся колонна, сильно растянувшаяся и утратившая контроль над своим хвостом. Гражданские автомобили запутались в бесконечном лабиринте нашего обоза и разбили его на неровные части. Кто-то из старших офицеров ворчал и ругался, кляня вечную неорганизованность и, как всегда, дураков и дороги. Наконец послышался характерный щелчок передачи, «Урал» дернулся и покатился, оставляя за собой километры изб, берез и сосен и сны близких и далеких, за которые мы ответственны. Солдат, как известно, спит, а служба идет. Мы, как селедки в бочке, мерно покачиваемся и дремлем. Вдруг резкий рывок, и вот уже не толкаемся плечами, а бьемся головами. Урал всеми ведущими колесами залез в непролазную грязь и принялся ее месить. Выпрыгиваем из кузова и по следам гусениц понимаем, что танки успели раньше.

Костя Фуфаев честно разделил со мной красивое тело «Максима». У него на плече расположился круглый ствол с кокетливыми ребрышками охлаждения, а мне досталась станина с любимыми колесиками. После двух часов ходьбы в направлении заданной высотки руки, ноги и плечи стали поочередно отказывать. Даже стоять было тяжело. Но есть такое слово надо. Ломишься через «не могу». Не слышно собственных шагов, все плывет в дымке, ноги передвигают тело, но живут отдельной жизнью.

– Стой! Разойдись!

Не важно, кто скомандовал. Возможно капитан Веселов, замполит батальона. Фамилия ему явно досталась не случайно. Всегда в хорошем настроении, с чувством юмора и пониманием того, что солдаты это дети людей.

Все зашуршали карманами, доставая сигареты, папиросы, спички, зажигалки, а кто-то письмо от Наталки или от Галки.

– А где, с позволения спросить, голову на ночь преклонить можно? – никому не адресованный вопрос несколько перекосившегося от длительного общения с пулеметом Кости Фуфаева повис в воздухе.

Еще один питерец Коля Суворов, отличавшийся находчивостью и смекалкой, заметил:

– Ну, что, все, как обычно, выбираем газету, обращаем внимание ни не название, а на шрифт.

– Причем тут шрифт? Чего ты вечно несешь, Суворов? Ты б лучше про деда своего, про переход через Альпы чего интересного рассказал, может, и нам сгодится. Правда, хлопцы, а то за самого умного пытается сойти, – как всегда неспешно и рассудительно промычал Попадюк.

– Да я в основном о тебе и беспокоюсь, рядовой Попадюк. Ты только посмотри, матерь божья, каких размеров у тебя уши, – продолжал Суворов.

– Сдались тебе мои уши! Пустобрех, одно слово, – с явным раздражением прервал его Попадюк.

– Что правда, то правда, уши твои мне даром не нужны. А вот представь, уснешь ты на газете, шрифт правильный не выберешь, а он давить будет, и на ушах твоих весь отпечатается.

Общий смех заглушил возражения Попадюка и вызвал на его розовом лице красные пятнышки. Веселье оборвала очередная команда комроты и мы снова продолжили путь к намеченной высотке. Вечерело. Теплый июльский день превращался в прохладную ночь. Ноги все глубже затягивала жирная, сочная грязь. Такое впечатление, будто ее специально пушками разбросали, как снег на горнолыжных курортах. Недалеко от нас в лесном массиве послышался рокот. Недолго пришлось ждать и появления бронетехники. Это были танки, боевые машины пехоты, современные версии известных всем Катюш. Из люков виднелись небритые лица танкистов, небрежно напяленная форма.

– Это «партизаны», – спокойно произнес Ермолин, уловив повисшую в воздухе напряженность. Так окрестили солдат и офицеров, призванных на переподготовку. – Наш потенциальный противник, надо полагать, хорошо вооружен и достаточно опытен. Офицеры с белыми повязками на рукавах выступают в качестве независимых экспертов и обеспечивают выполнение правил игры.

По количеству техники стало понятно, что предстоят серьезные учения. Почему-то зашла речь о потерях.

– На крупных учениях, – бойко выстрелил в разряженный воздух Суворов, – допускаются потери в живой силе три-пять процентов. Вроде не много, а вот с тысячи подсчитаешь – призадумаешься.