Как разбудить в себе Шекспира. Драмтренировка для первой пьесы - Юлия Тупикина

Женя роется в сумочке, достает сигареты.

БОРИС. Здесь больше не курят.

ЖЕНЯ. Ах, да, извините. Как это я могла забыть? (Закуривает) Я буду курить в окно.

БОРИС. Нет, я сказал.

ЖЕНЯ. А что ты сделаешь? Выкинешь меня на обочину?

БОРИС. Голова уже прошла, как я понимаю.

Он открывает все окна в салоне, включает вентилятор на полную мощность и музыку на всю катушку. Потоки воздуха с шумом врываются в салон, бьют обоим в лица, треплют волосы, сдувают пепел с Жениной сигареты. Затянувшись всего несколько раз, она выбрасывает сигарету в окно и, нажимая на кнопку стеклоподъемника на своей двери, пытается поднять стекло со своей стороны, но у нее ничего не выходит – кнопка заблокирована.

ЖЕНЯ. Подними стекла!

Борис ухмыляется, глядя на дорогу. Женя откидывается на спинку сиденья и закрывает лицо руками.

Их нелюбовь друг к другу, переходящая в ненависть, ясно видна в этой бытовой схватке – в том, как они отвечают на просьбы друг друга, какие приказы предъявляют вместо просьб, и в том, какие действия предпринимают вместо слов.

Прием ухода от ответа и смены темы мы встречаем в пьесе Мариуса фон Майенбурга «Паразиты». Ринго, молодой человек, ставший в результате несчастного случая инвалидом, хочет, чтобы Бетси занималась только им. Но Бетси беспокоится за сестру и хочет ей помочь, при этом знает, что Ринго будет от этого не в восторге, поэтому тянет время и не сразу сообщает ему, что сестра скоро тут поселится.

БЕТСИ. Опять у тебя голова на солнце, малыш, отодвинуть тебя от окна?

РИНГО. Никуда оно не годится, окно это. Ничего не видно. Небо там наверху тупо и абсолютно неподвижно. Хочу бинокль.

БЕТСИ. Я вывезу тебя на воздух, чтоб было что-то видно.

РИНГО. Да было уже. Скучно. Бинокль.

БЕТСИ. Надень хотя бы панамку на голову.

РИНГО. Что это ты такая заботливая? Кристиану, что ли, звонила?

БЕТСИ. Ничего подобного. Голова будет кружиться, если солнце напечет, будешь тогда ночью метаться.

РИНГО. Можно подумать, я могу метаться. Знаю я твою физиономию, сейчас у тебя на лице совесть нечиста, потому и думаешь о моей голове и солнце. Это Кристиан звонил?

БЕТСИ. Никакой совести у меня на лице нет.

РИНГО. Не важно. Хочу знать, с кем ты говорила.

БЕТСИ. Они подобрали мою сестру на автобане.

Ринго позволяет виновнику своей инвалидности, старику Мульчеру, приходить к ним в дом и общаться. Мульчера мучает чувство вины – он был за рулем той машины, которая наехала на Ринго, и тот стал колясочником. Чувство вины так нестерпимо, что Мульчер предлагает Ринго совершить самоубийство. Но предлагает не прямо, а с помощью подтекста.

МУЛЬЧЕР. Может, тогда и будет подходящий момент.

РИНГО. Для чего?

МУЛЬЧЕР. Чтоб мы вместе покончили со всем.

РИНГО. Вместе что?

МУЛЬЧЕР. Тогда вам не надо будет держать меня за руку и что-то говорить.

РИНГО. Я не очень вас понимаю.

МУЛЬЧЕР. А мне казалось, вы можете меня понять. В вашем положении.

РИНГО. А какое мое положение? Я еще не собираюсь умирать. У меня еще полжизни впереди.

МУЛЬЧЕР. И что есть она, эта половина, отсчитывая от третьего поясничного.

В сценарии Алексея Германа и Светланы Кармалиты «Хрусталев, машину!» Татьяна Глинская ревнует (и совершенно справедливо) своего красавца-мужа к разным женщинам. Ревность ее не проявляется «в лоб», но выражена с помощью подтекста. В одном эпизоде Татьяна вроде бы занимается хозяйственными делами, но шофер Глинского Коля правильно понимает смысл происходящего:

– Девочки, почему вы не чистите зубы, у вас щетки сухие, – мама возвращается через прихожую и незаметно нюхает папину шинель и шарф. Коля смотрит себе горло в зеркало над камином, в зеркале он видит маму и говорит не оборачиваясь:

– Плюнь, Татьяна, не мыльный, не смылится.

– Дурак, – отвечает мама, – я нафталин проверяю.

Подтекст может быть выражен через несуществующие диалоги. В пьесе Натальи Ворожбит «Саша, вынеси мусор» главный герой – муж и отчим, военный в отставке, умирает от сердечного приступа. Его вдова и приемная дочь готовят поминки и разговаривают с ним. Для них он – как живой. В диалоге горе сочетается с улыбкой, жалобы с шуткой, они любят его, бранят и хвалят – в этом есть приметы дионисийского текста.

КАТЯ. Хобби, а не работа. Ничего же не зарабатывал в этой армии. Ездил туда к своим пацанчикам. Шуточки пошутить.

ОКСАНА. Он служил вообще-то. Он офицер. Полковник.

САША (робко). Я офицер.

КАТЯ (передразнивает). Офицер. Вас там все унижали.

САША. Где?

КАТЯ. Да везде. Начальство. Никому вы не нужны.

САША. Зато теперь не унижают.

КАТЯ. Ну и…

Не находит злых слов.

САША. Что?! Что?!

КАТЯ. Молчи. Умер – молчи уже.

САША. Молчу. Замолчал уже. Все.

Нереальный, приснившийся диалог мы встречаем и в пьесе Дмитрия Богославского «Тихий шорох уходящих шагов». Герой хочет узнать у умершего отца, любил ли тот его. Но «отец» не отвечает на вопрос, прячется за хозяйственными указаниями, а потом укладывает сына спать и накрывает его одеялом – и в этом действии есть ответ.

ДМИТРИЧ. Колодец почистить нужно, запустил ты его совсем.

АЛЕКСАНДР. Да я как-то…

ДМИТРИЧ. Говорю – почистить нужно, значит, возьми да почисти, знаешь как?

АЛЕКСАНДР. Знаю, ты же и учил.

ДМИТРИЧ. Значит не зря я жил.

Дмитрич смотрит на сына, ухмыляется.

ДМИТРИЧ. Да ладно тебе, два часа времени потратить, чего насупился?

АЛЕКСАНДР. Да я не от этого.

ДМИТРИЧ. А чего тогда?

АЛЕКСАНДР. Я спросить хочу.

ДМИТРИЧ. Спрашивай, а я расскажу. Берешь лестницу, лопатку, ведро, щетку железную.

АЛЕКСАНДР. Да я не об этом. Ты меня любил?

ДМИТРИЧ. От чудак-человек. Воду всю вычерпываешь и пошел щеткой по стенкам. Особенно где верхний слой воды, там самая грязь на стенках.

АЛЕКСАНДР. Ты меня любил?

ДМИТРИЧ. А на дне самая муть – ил, листики всякие, мусор, в общем. Лопаткой в ведро аккуратно собрал, прямо до родной чистой земли.

АЛЕКСАНДР. Если надо, то и земли немного снять, знаю. Ты меня любил?

ДМИТРИЧ. Да, а если надо, то и земли немного снять, пару сантиметров, чище будет.