Пьесы - Юрий Александрович Буряковский

С е р а ф и м а. В моей жизни было двое мужчин, и оба оказались слабее женщин. (Вскидывая голову). У нас ты будешь решать все. За себя. За меня. За нас обоих. Итак, я жду.

Г е о л о г. Что ж, первый опыт. Шейк! (Самоотверженно, но довольно неуклюже, выполняет несколько па). Олька моя научила.

С е р а ф и м а. Ладно, так и быть, в первый и последний раз командую я. Добрый старомодный вальс. Иоганн Штраус.

Словно по ее велению, возникает музыка.

(Приседает в реверансе, потом хлопает в ладоши). Дамы выбирают кавалеров!

Они танцуют. Очень нежно, очень легко, едва касаясь друг друга.

Мне кажется, все это уже было когда-то, в какой-то другой жизни…

Г е о л о г. И мне кажется.

С е р а ф и м а. Или только еще будет?

Г е о л о г. Или только еще будет…

С е р а ф и м а. И не с нами одними.

Г е о л о г. Еще с какими-то людьми. Они даже не знают, что мы где-то есть на земле…

С е р а ф и м а. Что мы теперь навсегда вместе, что нашего счастья хватит теперь на всех, на всех, на всех!

Г е о л о г. Половинки сердец всюду ищут и наконец-то находят друг друга.

С е р а ф и м а (остановилась, мягко освободилась из его объятий). Извечный и глупый бабский вопрос. Почему мы не встретились раньше, давно? Десять, двадцать лет назад?

Г е о л о г. Вечная драма параллельных линий.

С е р а ф и м а. Могли бы однажды и пересечься! В виде особого исключения.

Г е о л о г. Увы, награда за все к человеку обычно приходит с большим опозданием. Скажем и так спасибо судьбе.

С е р а ф и м а. Веришь в судьбу, Петр?

Г е о л о г. Я старый, яростный фаталист. Кто-то там, на небеси, неуклонно заведует судьбой каждого из нас.

С е р а ф и м а. Этакий диспетчер с лучезарными крылышками?

Г е о л о г. Ангел, Симушка, — самая убогая и жалкая выдумка человека за всю его долгую историю. Тот диспетчер на верхотуре — с копытцами и рожками. Он поместил нефтяной институт в родном моем городе, на моей улице, и я стал геологом. Не надо было мучиться, выбирать… На экзаменах в аспирантуру он подкинул мне такие вопросики, что я с треском провалился, а затем с горя укатил в экспедицию. И навсегда возненавидел все ученые степени и звания…

Серафима смеется.

В Башкирии этот тип с рожками и хвостом подарил мне в начальники изрядного тупицу, и я сбежал от него в забытую богом приобскую Сибирь. Там, в Сургуте, на профсоюзной конференции, я растолковал докладчику, что мир не создал другого такого мастера показухи, как он, — после этого две обещанных мне роскошные путевки в Сочи отдали другому, я оказался «дикарем» в Геленджике и… кого-то встретил там на свою беду.

Серафима смеется.

Итак, уважаемые граждане, все наши удачи и счастливые случайности в жизни есть прямые или косвенные следствия наших же промахов, неприятностей, сумасбродных поступков, и, соответственно, наоборот…

С е р а ф и м а (вдруг посерьезнев). Петр, только правду. Слышишь, только правду! (Кусает от волнения губы). Тогда, в Геленджике, ты уже все понимал?

Г е о л о г. Что — понимал?

С е р а ф и м а. Ну, догадывался…

Г е о л о г. О чем я мог догадываться, Симушка?

С е р а ф и м а. Что я насочиняла себя… И что все у меня совсем не так.

Г е о л о г. Что не так?

С е р а ф и м а. Что я… что я заурядная конторская мышь. Мышка-норушка.

Г е о л о г. Бог мой, какая ерунда! Твою подпись я видел потом на многих листах проекта трубопровода, присланных нам из Днепровска.

С е р а ф и м а. Подпись исполнителя. На чужом проекте. Там есть и закорючка копировщицы.

Г е о л о г. А что значит вообще, так или не так? Где этот камертон — один для всех?

С е р а ф и м а. Значит, знал…

Г е о л о г. Разве это помешало мне полюбить тебя?

С е р а ф и м а. Можно просто полюбить женщину. Неизвестно за что. Даже пустую, суетную, вздорную. Разве так не бывает?

Г е о л о г (подходит к ней вплотную). Выдумала себя, сочинила?.. Но ведь это как раз и есть ты, настоящая. Это жизнь души! Она более жизнь, чем жизнь! Это — ты! Такой ты задумала, видела себя, такой хотела и хочешь быть… Остальное — бытие с его житейскими невзгодами, каверзами и подвохами…

С е р а ф и м а (отступила на шаг). И это говоришь ты? Ты?!

Г е о л о г. Да, что бы там ни твердили всякие умники, жизнь иногда бывает сильнее нас.

С е р а ф и м а. Великодушный, добрый человек… Ты придумал мне в утешение этого диспетчера с рожками и хвостом? Жизнь… Со школьной скамьи нам внушают: у тебя одна жизнь, одна, одна. Распорядись же ею так, чтобы потом не пришлось краснеть! Почему же лишь в конце жизни столько людей узнают, с чего им следовало ее начать?

Г е о л о г. Какой же это конец, Симушка?

С е р а ф и м а (голос ее пронизан болью). Ну, пусть зенит, все равно.

Г е о л о г. Что ты мучаешь себя, глупая девочка? Это ж я, отъявленный эгоист, просто хитрю и сманиваю тебя! С милым, дескать, рай и в шалаше, и прочие старые байки… Где это сказано, что непременный удел женщины с дипломом геолога проваливаться в болотах, поджариваться в пустыне, срываться с горных троп и (шутливо) только раз в году, в отпуск… видеть портниху и маникюршу?

С е р а ф и м а. А каков же, милый мой, ее удел?

Г е о л о г. Боже, если бы моя железная Олька услышала, что за ересь я сейчас изреку!

С е р а ф и м а. Она-то всегда кочует с тобой.

Г е о л о г. Ее дурацкий девиз: лучше заочный институт, чем заочный отец. Знаешь, Симушка, какими станут люди будущего?

С е р а ф и м а. Очень хотела бы знать, Петр.

Г е о л о г. Такими, как наши женщины сегодня.

С е р а ф и м а. Женщины? Именно — женщины?

Г е о л о г. Да. Вернее, матери. Кем бы они ни были: министром, продавщицей, геологом.

С е р а ф и м а (взволнованно). Почему — матери? Почему именно они?

Г е о л о г. Мать с ее самоотвержением… С таких вот лет (отмерил рукой над полом) мы видим больше всего ее, свою маму, больше всего слышим ее, свою маму, ей, своей маме, больше всего верим, чутко, ревниво следим за каждым ее шагом, словом, поступком. Я прав?

С е р а ф и м а. Больше даже, чем думаешь.

Г е о л о г. И если ей, матери, приходится сделать выбор, — пусть самый трудный, пусть в ущерб самой себе, — она знает одно решение: ради сына, ради дочки. Для нее это значит — ради будущего. Вот главный урок, который она дает нам, мужикам. Ради будущего!

С е р а ф и м а. Жизнь всегда выбор. Твердое «да» и «нет». (Напряженно вытянулась, смотрит геологу в глаза). Ну, а если мать все же совершила ошибку? В чем-то самом важном?

Г е о л о г. А тут они, эти Ольки и Женьки, судят без промаха. (Потянулся к бутылке). Итак, выпьем за матерей, у которых все мы в неоплатном вечном долгу. За их жертвы. За героинь, невидимых миру. И за их невидимые миру слезы!

С е р а ф и м а (останавливает его). Погоди. Может быть, ты еще не захочешь пить за меня.

Г е о л о г. Хоть три такие симпатичные бутылки!

С е р а ф и м а (берет его