Пьесы - Юрий Александрович Буряковский

под руку, подводит к фотографии). Женьку ты знаешь. А это отец. И между ними, как мост, — моя жизнь…

Г е о л о г (у портрета солдата). Твой взгляд, Симушка. Твоя скрытая улыбка. Почему увеличила именно эту?

С е р а ф и м а. Потому что — последняя.

Г е о л о г. Отец не вернулся?

С е р а ф и м а. Вернулся. Но только в сорок шестом. После целого года в госпитале. А еще через год умер.

Г е о л о г. Случилось с ним в самом конце войны?

С е р а ф и м а. Да, уже в Берлине. Всю войну — без единой царапины. Снайпером был. Вот — осталась от него книжечка. (Показывает ее, раскрывает). Смотри, его записи. 1 ф., 2 ф., 3 ф… А в конце каждого месяца подбивал итог. Семь фрицев, девять, одиннадцать…

Г е о л о г. Бухгалтером раньше работал?

С е р а ф и м а. Сварщиком-верхолазом. Три довоенные домны и шесть мартенов в Днепровске — все его.

Г е о л о г. А мать, какой она была?

С е р а ф и м а. О, из комсомолок в красных косынках! В такой вот косынке и завещала себя похоронить… Когда мне исполнилось двенадцать, пошла на стройку к отцу. Хорошо помню: он где-то на самом верху, весь в огненных брызгах сварки, а мама внизу, цепляет стальные листы к стреле крана.

Г е о л о г. Что, не хватало одного заработка в семье?

С е р а ф и м а. Вечная ее тема! Но теперь-то я понимаю: была у мамы совсем другая причина, чтобы пойти на такую работу.

Г е о л о г. Какая же?

С е р а ф и м а. Подрастала я. И смотрела на нее во все глаза.

Геолог бросает на Серафиму быстрый, проницательный взгляд. Хотел что-то сказать, но сдержался.

(Неожиданно). А знаешь, Петр, отец, пожалуй, мог вернуться невредимым.

Г е о л о г. Это что же, зависело от него?

С е р а ф и м а. Оставались дни, считанные дни. После четырех лет такого ада… Только однажды я осмелилась прямо спросить: «Отец, что тогда заставило тебя сделать это?» Он сказал: «Кто-то должен был, девочка, а в роте — одни мальчишки, кутята со школьной скамьи…» Ну отец и вырвал у кого-то связку гранат и пополз к этому доту у самого рейхстага.

Пауза.

Г е о л о г. Симушка… Кажется, я понял теперь, что тебя мучает. Сын?

Серафима закуривает, напряженно следит за геологом.

Смог ли бы он, как дед? Сможет ли, если бы вдруг пришлось?

С е р а ф и м а. Ты знаешь, прошлым летом Женя с ребятами из стройбригады своего института был на целине, в Кустанае. И вот там, в совхозе, в засуху внезапно начался пожар. Огонь с каких-то построек мгновенно перебросился на детские ясли. Первым бросился туда мой Женя. За ним уже все остальные… Ты видел его руки, Петр. Руки хирурга — в таких ожогах.

Г е о л о г. А мне сказал — взрыв в лаборатории. Ты счастливейшая мать, Симушка. И мост действует вполне исправно!

С е р а ф и м а (тихо, словно про себя). Нет, боюсь, что мост этот треснул…

Г е о л о г. В чем ты можешь упрекнуть себя?

С е р а ф и м а (с мукой, пугаясь того, что хочет сказать). Похоже, мой сын — герой на час.

Г е о л о г. Твой Женька?! Дед гордился бы таким внуком.

С е р а ф и м а. Там были дети, обреченные на гибель. Там можно было отдать жизнь мгновенно. Там не было позади четырех лет ада. И там хватило вспышки на миг.

Г е о л о г. Что с тобой, Сима? За что ты хулишь парня? (Долго, в упор смотрит на Серафиму). Что-то с ним произошло потом?

С е р а ф и м а. Он испугался. Испугался себя. Испугался своего таланта. Своего призвания. Своего назначения. Скажи, есть на свете большая трусость?

Г е о л о г (подходит к Серафиме, обнимает ее). Симушка… ты знаешь не хуже меня. В молодости это случается со многими.

С е р а ф и м а. И с его мамой в том числе. Мост треснул, и Женя потерял опору под ногами.

Г е о л о г. Но в чем же парень провинился?

С е р а ф и м а. Он может чуть ли не каждый день спасать человеческие жизни, но не хочет платить за это своим покоем. Это не пожар на целине, и в обычное время он предпочитает быть, как все. Понимаешь — «как все»?! Как его преданная, самоотверженная мать, которая в остальном живет «от и до». Спокойно спать ночами, как она, не знать мук, неудач, терзаний. Во всем, как она. Зачем ему больше, чем другим?

Г е о л о г. Ах, Симушка!.. Пока мы дышим, мы еще можем все. И ты, и Женя. Вы оба. Вместе. Важно только твердо верить в это. Ты отдала сыну жизнь…

С е р а ф и м а. Дать жизнь, отдать жизнь. Это еще не самое большое, Петр. Люди будущего станут такими, как их матери сегодня. И как их отцы. Кто это сказал, мой вечный бродяга?

Г е о л о г (упрямо). Пока ты дышишь, ты можешь еще все. Надо только всегда помнить об этом.

С е р а ф и м а (прижалась к нему). Я поцелую тебя, Петр… (Обнимает, целует в губы). Скажи, как это все случилось с тобой… там?

Г е о л о г. Как случилось? Не знаю. (Удивленно). Это было как удар молнии в ночи. Как внезапное падение с обрыва… Я сделал еще шаг вперед и позвал тебя, Симушка. Громко позвал…

Крутая, лютая метель налетает, захлестывает всю сцену и комнату.

Геолог, с трудом оторвавшись от Серафимы, идет, уходит в метель, высоко подняв руку. Идет медленно, словно преодолевая не только ураганный ветер и снег, а и нашу способность забывать и постепенно примиряться со всем неизбежным.

С е р а ф и м а. Ты позвал меня… Я иду к тебе, Петр! Еду к тебе. Хотя тебя уже нет. В таежную твою столицу с красным флагом на шесте…

Геолог удаляется, прощаясь с нами едва заметным движением руки.

Мы дойдем, непременно дойдем и построим, как ты мечтал, солнечный город в тундре. У самого Ледовитого океана. И в нем будут жить мой Женя и твоя Ольга.

В бешеном кружении метели исчезает, растворяется могучая фигура геолога.

Ты дал мне счастье, Петр. Трудное, единственное. А счастье — это всегда новое великое испытание.

Метель резко прекратилась. В комнате полный свет.

Серафима сидит в кресле в той же позе, что и после телефонного разговора с Сургутом. На плечах ее платок. Она плачет, впервые плачет, дав себе полную волю.

Раздается телефонный звонок.

С е р а ф и м а (поспешно утирает слезы, словно кто-то может ее сейчас увидеть, рывком снимает трубку. Хрипло). Слушаю.

Громко звучит ликующий голос  Ж е н и, усиленный театральными динамиками.

Женя. Мама Сима? Я первый, да? Я обнимаю и поздравляю тебя!

С е р а ф и м а. И я тебя, сынка дорогая! Где ты, откуда говоришь?

Ж е н я. Откуда же еще? Из нашего «Гиппократа». Тут целая очередь к телефону. Мама Сима, самая хорошая на свете мама, я желаю тебе большого, настоящего счастья. Ты понимаешь о чем я?

С е р а ф и м а. И тебе самого большого счастья. Как я его понимаю. И чтобы быть достойным его.

Ж е н я. Он прилетел? И вы встретились?