В любви и на войне - Лиз Тренау

Месье Вермюлен вздохнул, затушил сигарету в маленькой тарелочке, в которой уже высилась гора окурков.

– Я сделал все, что мог. Уверен, вы это оцените. Прошу прощения за доставленные неудобства.

Он встал и протянул руку к двери. Марта почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы от осознания безнадежности ее положения. Не могла же она проехать весь этот путь, чтобы потерпеть неудачу на последних километрах!

– Пожалуйста, вы должны мне помочь! – начала она, а потом неожиданно для себя в отчаянии упала перед ним на колени, в мольбе протянув руки. – Я ведь не так много прошу! У меня почти не осталось денег, и я должна найти эту могилу. Я обещала сестре!

Хозяин гостиницы с минуту смущенно смотрел на нее, прежде чем неуверенно взять ее под локоть и помочь подняться.

– Мадам, пожалуйста, встаньте. Вы должны взять себя в руки! В данный момент я больше ничего не могу сделать. – Он подождал, пока она, стараясь справиться с собой, нашла платочек в сумочке, вытерла глаза и высморкалась.

– Теперь я должен вернуться на кухню, чтобы помочь жене, – сказал он. – Иначе она обвинит меня в том, что я увиливаю от работы. Вы будете обедать?

– Думаю, что нет, учитывая обстоятельства, месье Вермюлен.

Мужчина открыл дверь, и, высоко подняв голову, она прошла мимо него в коридор. Затем пошла к Отто, осторожно и сосредоточенно переставляя ноги. В голове не было ни единой мысли, кроме желания выбраться из этой гостиницы, найти тихое место, где она сможет вернуть себе чувство собственного достоинства. Без слов и игнорируя озадаченное выражение лица мальчика, она взяла его за руку и вывела из отеля под палящее солнце.

– Ты делаешь мне больно, мама, – прошептал он, пытаясь освободить руку от ее хватки. – Что случилось? Я думал, мы ждем, когда этот человек отвезет нас…

– Тише, – яростно перебила она. – Мы пойдем в кафе и выпьем кофе. Потом пойдем в булочную и спросим пекаря, где можно найти человека, который обещал отвезти нас в Лангемарк. Раз он не счел нужным прийти к нам, мы пойдем к нему сами.

Меж строк потертых, местами разорванных страниц книги посетителей «Тэлбот-хаус» явственно читались неизбывная печаль, невзгоды и мучения. Неровные, словно написанные дрожащей рукой строчки, чернильные кляксы, пятна грязи, запах дыма, пота и старых чайных листьев. Что случилось со всеми этими молодыми людьми? Выжил ли кто-нибудь из них? И если да, может, они изувечены и сейчас пытаются приспособиться, найти свое место в мирной жизни? Где они сейчас?

После того как Элис отправилась на почту, Руби снова стала изучать записи; ни на что особо не рассчитывая, она просматривала колонки имен, званий, дат, полков. Особенно внимательно вчитывалась в записи, оставленные солдатами из полка Берти. Ни одного знакомого имени. Но, может быть, они знали ее мужа? Может быть, они вместе бывали в «Тэлбот-хаус»? Были ли они рядом с ним, когда настал его смертный час?

Что огорчало ее больше всего, так это нарочито веселые комментарии, наверняка призванные скрыть ужас, который испытывали эти люди перед перспективой возвращения на те чудовищные поля сражений. «Возвращаюсь снова бить бошей, – писал один из солдат. – Пусть катятся в ад!» Некоторые надписи вызывали у нее улыбку: «Этот фарс будет иметь ошеломительный успех, он довольно долго продержится в репертуаре». Читая другие, она чувствовала, как глаза набухают слезами: «Пока у меня есть силы, я буду бороться, чтобы спасти свою страну» или: «Если я попаду в рай, пусть он будет похож на “Тэлбот-хаус”!»

Руби дошла до последней страницы последней книги, прочла последнюю запись от 11 ноября 1918 года, сделанную рукой капеллана: «Наконец-то все закончилось. Молю Бога, чтобы мы никогда не забыли всех тех, кто страдал и умер. Ф. Клейтон».

Она закрыла книгу и почувствовала на себе взгляд священника.

– Ни одного упоминания о твоем Берти?

Она покачала головой, слишком подавленная, чтобы говорить.

– Дитя мое, я понимаю, как это тяжело.

Табби достал большой белый носовой платок и отдал ей. Почему-то его присутствие успокаивало. Он слушал с таким терпеливым спокойствием, что казалось, словно он открывает все замочки в ее душе, и ее слова лились мощным потоком:

– Люди говорят о смерти героев, о том, что их души все еще живы, они с нами или находятся в каком-то месте под названием рай, но это ничего не значит для меня. Я просто не могу выкинуть из головы мысль, что он, возможно, умер в одиночестве и, вероятно, ужасно мучился от боли, среди всего того хаоса и разрушения. – Она всхлипнула и продолжила: – О боже, наверное, я никогда не смогу с этим смириться… Грязь и беспорядок, и тысячи крестов на кладбище. Я видела, как они вытаскивали останки людей из земли, но… мы даже не найдем его тела, чтобы похоронить по-человечески! – Она снова всхлипнула и вытерла глаза. – Мне нужно поговорить с ним, Табби. Мне нужно его прощение. Иначе я не смогу нормально жить. Уж лучше бы мне умереть!

Она смущенно замолчала, испугавшись, что сказала что-то лишнее. В любой момент он мог спросить ее, что она такого сделала, чтобы просить прощения, и тогда ей придется признаться в своем позоре. Но он лишь взял ее за руку и спокойно сел рядом, ожидая, когда она успокоится.

– Дитя мое, боюсь, мы все грешники, а умение прощать самих себя – самый сложный урок, который преподносит нам жизнь. Что же до твоего Берти, то, насколько я знаю из собственных встреч с такими храбрецами за последние несколько лет, даже в самых экстремальных обстоятельствах, в условиях, которые, казалось, не в состоянии вынести ни один человек – да и вообще ни одно живое существо, – они находили утешение в двух важных вещах.

Она подняла взгляд и посмотрела ему в лицо, жадно впитывая слова, которые бальзамом лились на душу.

– Первое – это чувство товарищества. Мужчины научились полагаться друг на друга, всецело и безоговорочно, и никто из тех, кто никогда не бывал в бою на передовой, не сможет понять этого. Эта дружба была необычайно сильна и глубока. Испытать настоящее товарищество, абсолютную уверенность в том, что кто-то готов отдать свою жизнь за тебя или ты за него, – это редкое, драгоценное счастье. Я наблюдал это в «Тэлбот-хаус», а также когда ездил в окопы проводить воскресные молебны, и даже завидовал им в этом.

– Фредди тоже говорил о товариществе, – подхватила Руби, стараясь понять, о чем говорил священник. – О том, что, каким бы адом ни была война, но он ни за что на свете не променял бы это чувство единства с соратниками. Он называл это любовью.

– Я много раз слышал, что эту дружбу именно так и называли, – Табби улыбнулся и кивнул. – Но это было не единственное, что держало их на плаву. Для таких счастливчиков, как твой Берти, самое главное было знать, что их так же сильно любили там, дома. Они знали, что выполняют свою миссию, какой бы безуспешной ни казалась она им в то время, чтобы защитить тех, кто любил их и кого любили они.