В любви и на войне - Лиз Тренау

Руби сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь собрать мысли в порядок. Обернувшись в сторону кафе, она увидела, как Джинджер поставила перед миссис Вебер чашку кофе и стакан лимонада и Табби полез в карман за монетами. Он что-то сказал мальчику, и тот ответил со слабой улыбкой. Какой добрый самаритянин! Это не имело никакого отношения ни к войне, ни к тому, кто был прав или неправ, ни даже к христианскому всепрощению. Просто нужно быть человеком и по-доброму относиться к другим людям. Это была любовь, о которой говорил Табби, любовь, которую испытывали друг к другу они с мужем и которую, должно быть, Берти питал к своим фронтовым соратникам.

Руби не знала, откуда бралась ее уверенность и это новое ощущение силы, но они мощно звенели в ее голове, одновременно волнуя и придавая вкус свободы. Ну и что, что племянник этой женщины был немецким солдатом? Она потеряла человека, которого любила, – точно так же, как я потеряла мужа или Элис – брата. Не наша вина, что наши страны решили воевать между собой, и не вина тех юношей, которые просто выполняли свой патриотический долг. Мы должны винить в их смертях кайзера, а не обычных людей, таких как эта женщина. И к черту все, плевать на то, что обо мне подумают. К черту Элис. Разве настоящие христиане не должны уметь прощать?

Она побежала обратно в кафе.

– Я хочу помочь. Она знает, насколько далеко до того места? – спросила она у Табби.

– Примерно пятнадцать километров отсюда, рядом с деревушкой Полкаппель.

Огромные глаза на изможденном лице швейцарки остановились на Руби.

– Пожалуйста, передайте ей, что я собираюсь обратиться к Фредди, – сказала Руби. – Он вчера возил меня на Тайн Кот и может знать о других автомобилях. Я сделаю все, что смогу.

* * *

Фредди был на своем обычном месте в баре отеля.

– Так вот что произошло, – произнес он, после того как Руби рассказала ему о затруднительном положении, в котором оказалась швейцарка. – То-то я удивился. Она о чем-то говорила с Морисом, потом он ушел и вернулся мрачнее тучи.

– Ты можешь помочь мне, помочь ей, Фредди? Пожалуйста! Все, чего она хочет, – добраться до могилы племянника.

– Ну, – сказал он, улыбаясь, – только для вас, милая Руби, я смогу разыскать машину, если вы меня очень хорошо попросите. Где это?

– В Ланге… что-то вроде того. Всего в нескольких милях отсюда, как она сказала.

– Лангемарк?

– Да-да, именно там.

– Но это немецкое кладбище, – лицо Фредди потемнело.

– Она из Швейцарии. Это могила ее племянника.

Он нахмурился, почесал ярко-рыжую щетину на подбородке.

– Я правильно понимаю, ты хочешь, чтобы я поехал на могилу какого-то фрица?

– Просто она такая расстроенная! Я рассчитаюсь!

Он поднял на нее свои светлые глаза, потом отвел взгляд.

– Понимаешь, Руби, я бы хотел помочь, честное слово. Особенно если ты просишь об этом. Но, честно говоря, я проезжал мимо того места всего один раз и вышел из машины, только чтобы плюнуть на эту землю. Могила – лучшее место для любого фрица, как мы всегда говорили, и я не думаю, что смогу заставить себя поехать туда еще раз.

Руби замерла, потрясенная глубиной его ненависти. Убедить его помочь будет труднее, чем она думала.

– Но Марта не сделала ничего плохого. Ты должен взглянуть на нее. Она просто в отчаянии.

Фредди снова покачал головой:

– Разве они не могут взять такси из Ипра?

– Очевидно, они все уже забронированы на несколько дней вперед. Ну пожалуйста, Фредди! – взмолилась она. – Посмотри на этого бедного мальчишку, который проехал весь этот долгий путь ради своего кузена. Он примерно того же возраста, что и твой сынишка! Ты бы помог, если бы это был твой сын, верно?

Фредди фыркнул:

– Бог мой, какая же ты настырная! Мне нужно подумать.

Она наклонилась вперед и быстро чмокнула его в щеку.

– Полегче, барышня, – запинаясь, обронил он, густо краснея под своей рыжей щетиной. – А то я еще возомню себе невесть что.

Воодушевленная сочувствием незнакомцев, Марта почувствовала, как к ней возвращается мужество.

Английский капеллан не рассыпался в поучительных богословских увещеваниях и ни разу не упомянул Господа. Он лишь спокойно выслушал ее, медленно и задумчиво произнес несколько слов утешения, а потом обратился за помощью к официантке и своей спутнице, англичанке. Его слова успокоили Марту, помогли собраться с мыслями. Она не оставит надежды. Она уверена, должны быть иные способы добраться до Лангемарка.

Отто не поверил, когда она все ему рассказала.

– Что? Они боятся позволить нам увидеть немцев, даже когда они уже покоятся в земле? Что за идиоты! – воскликнул он. – Ну тогда придется взять осла, если это – единственный вариант, который они могут нам предложить, мам. – К нему, похоже, даже вернулось чувство юмора.

Молодая англичанка с печальным лицом тоже поразила Марту. Американская подруга девушки, очевидно, пыталась ее отговорить, но та вернулась в кафе, предлагая сделать все, что в ее силах, чтобы помочь Марте и ее сыну.

Прежде всего, однако, нужно было забрать свои деньги у Гирта Питерса. Пекарь, несомненно, должен чувствовать себя в какой-то степени повинным в ее бедственном положении, и потому направит ее к Питерсу. Это будет очень неприятный разговор, Марта была в этом совершенно уверена. Но она не могла придумать иного способа вернуть свои собственные деньги.

Поблагодарив английского священника и рыжеволосую официантку за их доброту, они с Отто пошли через площадь. В южном углу площади, в тени зданий, расположились несколько продуктовых прилавков, около которых столпились хозяйки, прижимая к себе свои сумки и кошелки. Проходя мимо прилавка мясника, Отто резко застыл, разинув рот. Марта остановилась рядом с ним, тоже потрясенная. Она уже много лет не видела такого изобилия. Тут бы хватило свежего мяса, чтобы накормить целую армию: огромные куски баранины, свинины, телятины и говядины, свежие блестящие кроваво-красные срезы мяса испещрены прожилками сливочно-желтого жира. Сверху за лапки были подвешены потрошеные куры, утки и какие-то мелкие птицы, которых она не узнала. Чуть дальше виднелись прилавки, уставленные подносами, полными мерцавшей на солнце серебристой рыбы, угрей, свежих коричневых креветок, а также большими ведрами блестящих сине-черных мидий.

Искусно выложенные пирамиды фруктов и овощей поражали всеми цветами радуги: салатные листья всех оттенков зеленого, яркая оранжевая морковь, бледно-кремовый цикорий, темно-бордовая свекла, светлые ароматные корни сельдерея, ранний картофель со сладкой белой мякотью, проглядывавшей сквозь тоненькую пыльно-коричневую кожуру, рубиново-красные сливы и желтовато-коричневые яблоки. Они снова остановились, очарованные видом стольких деликатесов.