Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

– Во, во! – вмешался Базыльников. – По-доброму, по-хорошему!

– Ты, пономарь, помолчи! Слушай, кавалер, Слепцова Ваську – приблизь. Хошь и дурной, а в крайности сгодится. Опять же – наш, из мужиков в офицера вышел… Действуй! Вечером на позиции приеду – проверять буду.

После получасовой беседы с Базыльниковым Губин укатил во Вьюны, к доктору Соколову «на консультацию по поводу осложнений сердечной болезни купчихи Аграфены Губиной».

Село Вьюны от Колывани недалеко.

Буря пьяного разгула и здесь плескалась через край.

Вооруженные пьянчуги горланили похабщину, палили в белый свет, хватали зазевавшихся девок и тащили в пригоны. Бабий визг, рык оскотиневших мужиков, пальба…

Тарантас Губина влетел в раскрытые ворота подворья вьюнского главаря мятежников купца Николая Андреевича Потапова.

Потапов сидел за столом, уставленным винами и яствами, сам-два с Настасьей Мальцевой. Угощались.

– Кум! Кум пожаловал! – заорал Потапов. – Христос воскресе! Дождались праздничка! Беседывай, Михаил Дементьич! Пей: рябина нежинская, завода господина Шустова! Все берег для такого дня… Пей, пей!.. Ты, поди, и скус стоящего питья забыл? Все жмотишься на мильонах? А я бабу свою прогнал… Настёнка, спляши, лахудра! Душа требоваит!

– Блажи боле, к столу, пьяный черт! – строго отозвалась Настасья, но сама пригласила Губина: – Милости просим, Михаил Дементьич.

Губин от выпивки отказался.

– Не время баловаться, голубки, не время… Дело наше – дрянь!..

Потапов сказал вдруг трезво и спокойно:

– Сам знаю, что – дрянь. Оттого и пью.

И опять заорал по-пьяному:

И-ех, пить будем, и гулять будем,

А смерть придет – помирать будем!..

Уронил голову на стол и тяжко, навзрыд, заплакал… Настасья Мальцева поднялась из-за стола, брезгливо глянула на пьяного и ушла.

Губин потоптался.

– Наелся, сволота!.. Эй, кто тут есть?

На крик никто не отозвался – дом был пуст.

«Почище нашего, – подумал Михаил Дементьевич, – все вдрызг!»

Он вышел на крыльцо и крикнул в открытые ворота своему кучеру, цыгану, отбившемуся от табора:

– Ромка, подавай!..

Новый главный врач вьюнской больницы за час до приезда Губина закончил обход больных и вызвал к себе завхоза Гришина.

– Получили в Колывани медикаменты? Нет? Так и знал. Некогда. Надо воевать с большевиками?!. Оказывается, вы – член повстанческого штаба?

Родственник недавнего «главнокомандующего войсками Сибирской Директории» почтительно сослался на Комиссарова и Некрасова.

– Эти люди меня не касаются. Они были моими знакомыми, пациентами были, – подчеркнул многозначительно доктор, – а вы совсем иное… Ну, каково впечатление от событий, господин член штаба?

– Ошеломляющее! Село бурлит! Я бы сказал, вооруженная стихия бушует! Куда там справиться советской власти с подъемом народа! Захлестнет! Россия вздымает меч возмездия!

– В уездном масштабе, – иронически усмехнулся доктор и окинул его долгим испытующим взглядом. – Вы – эсер?

– Конечно. Я не скрывал от вас своих воззрений!

– Сено косить умеете? За плугом ходить? Коня запрячь? Жать?…

– Позвольте, что за странный допрос?

– Ничего этого вы не умеете!

– Доктор! Не понимаю…

– Вот что, господин Гришин-Алмазов…

– Пардон! Я только Гришин… Моя мамаша…

– Подождите. Ваша генеалогия меня не интересует.

Доктор открыл ящик письменного стола, достал «кольт» и две пачки денег-керенок. Пистолет сунул в карман, деньги протянул завхозу.

– Берите. Здесь ваше жалованье, вперед за полгода. И вот что, сегодня же исчезайте.

– Помилуйте!

– Не помилую! – в голосе доктора звенел металл. – Если не исчезнете, не помилую.

– Но…

– Что но? Может быть, я когда-нибудь выступал против Советов? Может быть, вы слышали, что я подстрекал к мятежу?

– Н-нет… Не слышал…

– Отправляйтесь немедленно!

Завхоз понуро вышел. Доктор крикнул в полуоткрытую дверь смежной комнаты.

– Войдите, Валерия Викторовна!..

В кабинет вошла старшая сестра.

– Вы слышали, Валерия Викторовна? Подумать только, примкнул к мятежникам! По-настоящему – его следовало бы передать в руки законных властей… Но не могу я… Расстреляют! Ужасно!

– Как вы добры, доктор! – молитвенно сложив руки на груди, произнесла сестра.

Провожаемый, влюбленным взором, доктор отправился в самую дальнюю палату больницы.

Вход в эту палату был заставлен большим шкафом, так что войти в нее можно было, только протиснувшись в дверь боком. Коридор не освещался. Палата, собственно говоря, представляла собой крохотную комнатку. Когда-то ее использовали как бельевую. Теперь здесь стояли две кровати. На них лежали красноармейцы, доставленные сюда с лесозаготовок накануне мятежа. Оба не могли двигаться из-за перелома ног.

Под подушкой старшего красноармейца лежал партийный билет.

Оба знали, что за окнами бушует банда, слышали грохот стрельбы. Каждую ночь ждали смерти. Доктор Соколов, «великий человеколюб», спас их. Или, во всяком случае, пока спасал.

– Как самочувствие, товарищи? – спросил главврач, присев на койку старшего бойца. – Болят ноги?

– Сердце болит, товарищ доктор, – вздохнул солдат. – До чего же сердце болит! Ну, что там?

Соколов ответил шепотом:

– Все то же. Многих убили… Не всем так повезло, как вам, братцы…

– Спасибо! Век помнить будем, коли живы останемся.

– Надо надеяться. Думаю, еще три-четыре дня… Потом придут наши. Но, все же… возьмите-ка ту штуку.

Соколов подал старшему красноармейцу «кольт».

– Осторожнее. Заряжен.

Красноармеец жадно ухватил оружие обеими руками, прижал теплую сталь к груди.

– Ну, товарищ доктор!

Доктор поднялся с койки, заботливо поправил одеяло.

– До свидания, товарищи, до завтра. Крепитесь. Больше выдержки.

– Вот душа-человек! – восторженно сказал младший боец, когда дверь за доктором плотно прикрылась. – Эх, и мне бы!..

– Ладно! С этой пушкой я за двоих отвечу бандюгам!

Душа-человек в этот момент уже шел навстречу Губину. В кабинете доктор строго посмотрел на гостя.

– Почему без супруги приехали, Михаил Дементьевич? Мы же условились: все встречи в присутствии вашей болящей.