Сибирская Вандея - Георгий Лосьев

Шубина посадили на скрипучий стул, одиноко стоявший посреди пустого зала. Две двери вели в хозяйские апартаменты. Базыльников, словно дорогому гостю, поклонился Шубину:

– Побеседуй тут, Вася. Я сейчас…

И скользнул в одну из дверей.

Жданов еще раз обшарил рысьими глазами клочья одежды комиссара и тоже исчез. Рябой парень уселся на подоконник, держа наготове обрез, Ромка-цыган у порога вертел самокрутку.

Василий Павлович выпрямился на стуле, хотел вделать глубокий вдох, но выдох отозвался резкой болью в груди. Эх, если бы силу! Выхватить у цыгана винтовку!..

Притушив цигарку, Ромка спросил:

– Слышь, как тебя… Скажи, коммуна ваша вроде кержаков, что ли?… Что вы против богатства прете, мы знаем. Ну, пограбите, пограбите, другими нажитое добро захаманите, а посля?… Грабить-то некого станет. Куда подадитесь?

Говорить Шубину было трудно. Все же ответил:

– Мы хотим, чтобы ни бедных, ни богатых на свете не было, чтобы все жили в достатке. От труда… А кто не работает – тот не ест.

– Ишь ты! А коли нам не желательно? Может, я вольный? Может, мне торговать охота? Тогда как же?

– Заставим.

– Силком?

– Сами должны понимать…

– Мы понимаем… Мы вашего брата кумуников прекрасно понимаем!

Цыган свернул вторую цигарку, затянулся так, что табак затрещал и вспыхнул язычком желтого пламени.

Неслышно, словно скользя по купеческому паркету, из дверей кабинета появился Базыльников.

– Ступай, Вася. Вона в туе дверь. Все образуется. Не бойся.

– Не пугливый.

– Само собой… человек ты еройский…

В соседней комнате – бывшей хозяйской спальне – за столом сидел одинокий молодой военный в полном офицерском снаряжении, при шашке и кобуре, но без погон и вида не офицерского, а скорей писарского.

Базыльников подал комиссару табуретку, с приятностью потирая руки, сказал: «Беседуйте», – и удалился.

Лицо военного показалось Шубину знакомым.

– Здравствуйте, товарищ комиссар, – приветливо улыбаясь, военный привстал. – Узнаете меня? Я вас сразу узнал, хотя встречались редко. Здорово вас обработали!.. Что поделать? «Кипящий водоворот стихий то бросает нас в омут страстей, то погружает в пучину страданий и бедствий…» Судьба, как говорится, фатум, она же – рок, по-мусульмански еще называется – кисмет.

– Кто ты такой? – перебил его военком и тут же вспомнил: военфельдшер демобилизованный. Приходил вставать на учет. В анкете написал «сочувствующий советской власти с семнадцатого года».

– Удивляетесь, товарищ Шубин? Странные случаются в жизни эпизоды…

Шубин опять перебил:

– Ты в банде кто?

– Я – член повстанческого комитета.

– Что нужно? От меня что нужно?

– Мне? Ничего-с! Просто препоручено разъяснить вам положение… Так вот-с, губерния восстала. Вся поголовно восстала против вашего совдеповского режима. Справиться – у красных сил нет. Красноармейцы переходят к нам цельными частями, полками…

– И дивизиями, поди?

– А вы не смейтесь. Сперва послушайте. Красноармейцы перебили комиссаров и политруков. Создали три новых революционных полка. Первый Новониколаевский полк восстал и захватил город. Второй уже обложил Томск, коммунисты драпают во все лопатки. Хватит с вас?

– Хватит!.. Неужели умнее ничего не придумали?

Фельдшер поднялся.

– Я с вами разговариваю сурьезно.

– Я тебе, вошь тифозная, тоже сурьезно говорю…

Закончить Шубину не пришлось. Перед ним, как из земли, опять вырос Базыльников.

– Экой ты, Вася, ндравный! – Крикнул в стену: – Михаил Дементьич!

Вошел Губин. Тяжело опустился на стул, погладил седую щетину на желтой опухшей щеке:

– Так… Живой? Ну, что делал в подвале? Сказывали – поёшь шибко. Смелый ты человек, Василий Павлыч. Люблю таких!.. Ну, растабары мне с тобой разводить недосуг. Жить хочешь?

Комиссар ответил:

– Хочу.

– Известно. Кому помирать охота? Коли так, Шубин…

Слова не шли с языка. Видно, не находилось таких слов у купца, чтобы сразу запали в гордое, гневное сердце коммуниста.

На помощь Губину пришел Базыльников:

– Ты, Вася, подумай: кто ты есть, откудова ты, чьих кровей человек?… Перво-наперво, мужик тутошний, хлебороб, крестьянского сословия человек. И опять – с одного села мы все. Земляки, выходит. Слово-то какое, Вася, – земляк!.. Великое слово. Ты ж всю ерманскую провоевал, в окопах гнил за Россию нашу многострадальную. Скрозь пули и бонбы прошел. Сам знаешь, как словечко-то это у солдат обертывается. Земляк – милый душе человек! А теперича еще спрошу: каков же он, земляк наш колыванский, Василий Шубин? А он, гражданы, – ерой! Кресты егорьевские да медали не каждому дадены. А Шубин – удостоился. Вот он каков, земляк наш и храбрый воин русский Василий Павлыч Шубин!.. Эх, Вася, Вася!.. – Базыльников заморгал слезящимися глазами, всхлипнул, извлек из кармана большой цветастый платок, утер слезу. – Я ить тебя еще сопливиком помню… Ох и давно то было, а все равно как сейчас. Бывало, в лавчонку-бакалейку мою придешь, смотришь… А я тебе всенепременно пряник медовый али там сахару кус. Ты ить с Федюнькой нашим дружбу водил, погодками были. В один день и крестил обоих. Помнишь хоть маленько?

– Маленько помню. Как крестили – не помню. А пряники помню… У тебя, верно, записано, сколько же ты мне стравил тогда от душевности? Мамаша-покойница всегда тебя добрым словом поминала: отпустишь фунт весной, осенью два запишешь.

– До чего ж ты неуважительный, Вася!.. А я что хочу сказать? Пристало тебе, с крестами да медалями, со славой воинской, свово же брата, мужика, грабить?… Ить и ваш домишко не безлошадный был…

– Был, да колчаковцы, что у тебя стояли, позаботились.

– Грех, Вася, меня винить. Они и моих четырех со двора свели.

– А пять осталось. Что ж ты не поделился?

– Дык… семья, Вася! – Базыльников высморкался и переменил тон на деловой: – Думай, Вася, думай! Вся губерния нынче с нами… Алтай поднялся, омичи, Кустанай, Петропавловск… Бегит коммуния во все лопатки!

– Значит, хорошо у вас дело идет! Одного не пойму: что вам проку нас взаперти держать, на разговоры время тратить?

– Да ить жалко вас, люди! Ить свой брат, мужик, не каки-нибудь городские… Разве ж мы без понятия? Конечно, пошумели, обидели ваших. Был грех, что говорить!.. А ты возьми в толк: сколь от вашей разверстки натерпелся крестьянин?! Сколь слез пролил?! Однако пришло время забыть. И на мировую… Вы – русские, и мы – русские.

– Та-ак. Русские…