Фестиваль для южного города - Чингиз Абдуллаев

– Убийство? – спросила журналистка несколько деревяннымголосом, словно не зная, как именно реагировать на его слова. – В нашемотеле? Уже успели?

– Почему вы не спрашиваете, кого именно убили?

– Я должна спросить? Надеюсь, не кого-то из моих знакомых?

– Именно так. – Ей было трудно выдерживать его взгляд.Она отвела глаза и вдруг вскочила со стула.

– Не пытайтесь устраивать здесь сеанс гипноза, –крикнула Сада, – я ничего не знаю и никого не убивала! А вы приходите вмой номер, садитесь в кресло и говорите тоном прокурора. Мне ничего неизвестно.

– Весь отель уже знает про убийство, которое было совершенона девятом этаже.

– А я не имею отношения к вашему отелю.

– Сядьте, – попросил Дронго таким тоном, что онаневольно подчинилась. Юбка поползла наверх, у нее действительно были оченькрасивые ноги. Нужно обладать выдержкой, чтобы смотреть ей в глаза, а не на ееноги. Журналистка, очевидно, тоже поняла свою силу и его слабость, когда онотвел взгляд от ее задравшейся юбки и длинных ног. И усмехнулась, довольнаясобой. Во все времена мужчинам трудно было устоять перед женским очарованием.

– Вам даже неинтересно, кого убили? – спросил Дронго,делая определенное усилие, чтобы вернуть разговор в нужное русло.

– Нет. Мне абсолютно наплевать. Я женщина, и мне интересныумные и состоявшиеся мужчины.

– Вы еще и журналистка.

– Это во вторую очередь. И не нужно мне напоминать о моихпрофессиональных обязанностях. Вы не мой шеф-редактор, и я не обязана готовитьдля вас ежедневную колонку.

– Убили немецкого журналиста Питера Зегера, – сказалДронго, глядя ей в глаза.

Спокойная реакция уверенной в себе женщины. Сада явно зналаоб этом убийстве. Дронго ее не удивил.

– Вы знали об этом?

– Нет. Откуда я могла узнать. Убили герра Зегера? Какаяжалость. Хотя он никому из наших не нравился. Вечно угрюмый, мрачный,малоразговорчивый тип. С такой постоянно небритой физиономией. Есть мужчины,которые считают, что это придает им сексуальный шарм. И они бреются раз в несколькодней. По-моему, это глупо. Такие мужчины выглядят как обычные грязнули, неумеющие за собой ухаживать.

– Я стараюсь бриться ежедневно.

– Это заметно. И парфюм у вас очень хороший.

– Простите, но мы говорим не о моем парфюме. Об убийствеПитера Зегера.

– Я не понимаю, почему мы вообще о нем говорим. Он не был нимоим близким другом, ни моим знакомым, ни моим коллегой. Так, шапочноезнакомство. Виделись несколько раз. Почему я должна плакать и рвать волосыиз-за убийства этого немца? И самое главное, мне непонятно, почему вы пришли сэтим ко мне. Неужели вы действительно считаете меня убийцей?

– Я пришел узнать все, что вы можете рассказать об этомубийстве.

– И напрасно потеряли время. Мне приятно принимать вас усебя в номере, хотя он явно не предназначен для приема гостей. Но я вам ничегобольше сказать не могу.

– Вы ничего не можете вспомнить?

– Ничего. Я видела его вчера на банкете. Сегодня мы с ним невстречались. Это абсолютно точно. Мне кажется, что вы должны помнить. Сегодня,сразу после завтрака, я уехала на экскурсию вместе с господами Мовсани иХитченсом. И меня не было весь день в отеле.

– Потом вы вернулись и направились в свой номер.

– Все правильно.

– А примерно в половине седьмого вы снова оказались в номерегосподина Мовсани.

– Это он вам об этом сказал?

– Нет. И вы прекрасно знаете, что он не мог мне этогосказать.

– Неужели стал таким скромным? – Сада вспеснула руками,и юбка задралась еще выше. Это было уже почти неприлично, и ему пришлосьсделать определенное усилие, чтобы смотреть ей только в глаза. Она чувствовала,что ему неловко, и умело пользовалась этим.

– В это время он сидел вместе со мной в баре нашегоотеля, – пояснил Дронго. – А теперь расскажите мне, что вы увидели вего номере и зачем туда вернулись.

– Оставила заколку на столе в гостиной, – спокойнопояснила журналистка. – Вот она, видите, я заколола ею свои волосы. Оченьхорошая вещичка. Фирма «Александер» в Париже.

– Знаю, – кивнул Дронго, – на улице Фобурсен-Оноре.

– Браво. Вы действительно человек, разбирающийся в современноймоде. Я зашла за этой заколкой и взяла ее. Затем ушла. Вы довольны?

– А как вы вошли, если дверь была закрыта и самого хозяинане было в номере?

– Дверь была открыта.

– И, уходя, вы ее закрыли?

– Зачем? Я оставила ее открытой. Как и раньше.

– И вы ничего не видели.

– Нет, ничего. Извините, но мне кажется, что выповторяетесь. Я действительно ничего не знаю. И мне нечего вам сказать. Если быя могла сообщить вам хоть какие-нибудь сведения о погибшем, я бы обязательнорассказала вам, кто именно ударил его по голове. Но я этого не знаю. Извинитеменя, но мне кажется, что вам лучше уйти. В другое время и при другихобстоятельствах я бы с удовольствием вас приняла. И в своем номере тоже. Нотолько не сегодня.

– Мовсани не придет на ужин. Он вообще собирается сразууехать в аэропорт.

– Это его право. Если он боится, то пусть уезжает. А ясобираюсь идти на ужин. Еще что-нибудь?

– Нет. Все понятно. Вы зашли и забрали свою заколку, котораялежала на столе. Все правильно?

– Верно. – Она даже улыбнулась гостю.

– Только одно маленькое обстоятельство, – улыбнулся онв ответ, – я был там за несколько минут до вашего появления. Никакойзаколки на столе не было. Она, возможно, осталась в ванной комнате, куда вамследовало пройти через спальню. Но в гостиной ее не было. Иначе я бы заметил.

Улыбка сползла с ее лица.

– Значит, вы не заметили, – злым голосом ответила СадаАнвар, – вы в последнее время проявляете удивительную беспечность,господин эксперт. Наверно, вы просто ее не заметили. Надеюсь, что мы закончилис вашими вопросами. Или вам интересно, как именно я провела сегодняшнюю ночь, иоб этом вы тоже будете меня спрашивать?

– Не буду, – ответил Дронго. – Точно знаю, чтобыло не очень интересно.

– Вы хам. Убирайтесь отсюда, – разозлилась журналистка.

Эксперт-криминалист поднялся. Сделал два шага по направлениюк дверям. И неожиданно обернулся.

– Последний вопрос, – сказал Дронго, глядя ей вглаза. – Откуда вы узнали, что его убили, ударив по голове? Ведь вразговоре с вами я ни разу об этом не упомянул.

Сада открыла рот, чтобы ответить, и не нашла, что именносказать. И чем больше длилось это молчание, тем более испуганным ивстревоженным делалось выражение ее лица.