Один день в Древнем Риме. Исторические картины жизни имперской столицы в античные времена - Уильям Стирнс Дэвис

Наряду с медиками существовали и «специалисты по красоте», заявлявшие, что они могли до определенной степени исправлять ошибки природы применительно к внешнему виду человека. Придворный лекарь Крито однажды написал четыре книги о косметических составах. Любой лекарь мог составить рецепты: ароматической воды для кожи, депилятория для сведения волос с тел юных модниц, формулы благовоний для одежд или жилых комнат, но только специалист был способен разобраться во всей сложности румян и белил, чтобы удовлетворить знатную даму. Не так уж просто и провести грань между доктором и парикмахером. Петроний повествует в своих произведениях о дамах, которые не только носят пышные накладные волосы, но и «вынимают свои брови из маленькой шкатулки», а также «вынимают свои зубы на ночь, как будто снимают свои шелка».

Дешевые лекари: никаких лечебниц. Лекари низших уровней выполняли основную часть обычной врачебной работы в небольших будках или маленьких лавчонках с дверью, открывавшейся прямо на улицу. Они принимали пациентов, порой даже зазывали их, стоя у двери и уговаривая нерешительных: «Заходите!» Их хирургические инструменты, разложенные в открытые шкатулки из слоновой кости, сверкали на серебряных подносах, блистали позолоченными рукоятями ланцетов – чем менее опытен лекарь, тем большее впечатление должен был производить его инструментарий.

Для рекламы своего искусства практикующие лекари этого уровня часто вправляли вывихи суставов и делали несложные операции на виду у глазевшей толпы, собиравшейся у входа в их «кабинеты», – что напрочь отрицали врачи уровня Сим-маха. К тому же эти уличные целители исследовали своих пациентов тоже у всех на виду. Еще более низкий уровень занимали бродившие с места на место мошенники, которые диагностировали болезни прямо на углу улиц и всучивали страждущим пресловутый териак и другие «лекарства», насыпая их с лотков. Были еще более одиозные представители этой профессии, которые богатели, делая различные криминальные операции, и к которым прибегали неверные жены или нетерпеливые наследники, умолявшие их «спасти пациента от страданий!» – с определенно смертельным результатом. Куда более законными делами занимались многочисленные «дамы», специализирующиеся на «женских» недугах. Некоторые из этих мастериц, как рассказывали, являлись весьма опытными врачами и получали щедрые гонорары.

Серьезным недостатком Рима стало отсутствие в нем общественных больниц, хотя больным странникам, кажется, было позволено лежать около храмов Эскулапа и других богов-целителей[144]. Борьба с эпидемиями по-прежнему оставалась на низком уровне. Рим пережил несколько эпидемий чумы; так, во времена Марка Аврелия она опустошила город в очередной раз. Эпоха стояла весьма жестокая. Много делалось для того, чтобы развлекать и увеселять население, но относительно мало – чтобы сохранять бесценные человеческие жизни. В больших familiae рабов, по крайней мере, интересы их владельца, если не что-либо другое, побуждали собственника принимать меры к тому, чтобы сохранить здоровье своего имущества. Как уже описывалось ранее, почти в каждом домашнем хозяйстве, использовавшем рабов, имелись особый лекарь для рабов вполне приемлемой компетенции и valetudinarium, изолятор – отдельное строение или большая комната, в которой содержались больные рабы в целях исключения распространения болезней, здесь же этим людым обеспечивался надлежащий уход.

Добровольный уход из жизни как выход при неизлечимых болезнях. Симмах, несмотря на свою репутацию «замечательного лекаря», только что потерял состоятельного пациента. Обстоятельства были несколько необычные, но ни в коем случае не беспрецедентные. Квинт Гордиан, пожилой сенатор, страдал от интенсивных болей в результате некоего внутреннего недуга. Симмах заверил его, что эта болезнь неизлечима, но тем не менее сенатор проживет еще несколько лет. После этого Гордиан заявил, что он решил добровольно уйти из жизни.

Право человека, находившегося в здравом рассудке, добровольно умереть не подлежит сомнению. Философы написали несколько утонченных эссе о желательности самоубийства; считая, однако, что делать это нужно обдуманно и не прибегать к нему как к средству трусливого ухода от жизненных сложностей. Многие из жертв Нерона и Домициана повиновались приказу тиранов «Вскрой себе вены!» в большей степени потому, что они устали от существования, а не из-за того, что их отчаянные усилия свергнуть тирана оказались тщетными. Многие римские аристократы столь усердно и полно постигали все радости и удовольствия жизни, что со временем их существование становилось сплошной скукой. К тому же никакая религия не могла повелеть им жить дальше, когда становилось очевидным, что все их дальнейшее существование будет представлять лишь месяцы и годы беспомощности и боли.

Поэтому, как только Гордиан получил заключение, что в его случае все надежды на выздоровление тщетны, он объявил своим родным, что «уморит себя голодом». Все его родные искренне просили его не делать этого, а потом велели своим рабам-кулинарам, чтобы у постели больного всегда стояли самые вкусные блюда. Несколько позднее они уже с гордостью рассказывали о его железной воле, с которой он отвергал все попытки продлить ему жизнь. Когда настал конец, все его родные и знакомые заявили, что Гордиан умер, как истинный римский сенатор и философ. О самоубийствах по более тривиальным случаям становилось известно каждый день.

Исполнение воли покойного. Обыкновенность многочисленных завещаний. До того как Гордиан значительно ослаб, он призвал к себе группу товарищей, которым предстояло стать свидетелями изменения его завещания. Право выразить свою последнюю волю являлось ценной привилегией римского гражданина[145], и закон предоставлял ему широкий выбор, как распорядиться своей собственностью. Римский джентльмен составлял свое завещание неоднократно, каждый раз добавляя в него те или другие пункты. Рабы не имели права оставлять завещания – их небольшая peculia[146] в соответствии с законом должна была возвратиться к их хозяину; но более приличные владельцы позволяли рабам оставлять свои пожитки сотоварищам.

Завещание заключало в себе куда больше, чем просто распределение собственности покойного между его родными. Вдова Гордиана и его сын оказались вполне удовлетворены, когда узнали, что не более чем две пятых их значительного имущества было роздано вне рамок семьи. Считалось смертельным оскорблением – и тем более смертельным, поскольку покойные уже вне отмщения, – не упомянуть знакомого семьи и не одарить его весомым наследством[147].