Яд персидской сирени - Инна Бачинская

— Он останется, — твердо сказала Вера.

— Но почему? Почему?

Вера молчала.

— Почему? — повторил Володя. — В чем дело?

— Он меня шантажирует, — сказала Вера. — Я его боюсь.

— Шантажирует? — изумился Володя. — Чем?

— У него были какие-то сомнительные дела с отцом, что-то по налогам, — сказала она после паузы. — Он сказал, у него полно документов, что он обанкротит компанию… в случае чего.

Володя сжал кулаки:

— Вот сволочь! Ты думаешь, он серьезно? Ты видела документы? Ты ему веришь? Может, блефует?

— Думаю, серьезно. Документов я не видела. Допускаю, что он прав, сам знаешь, как тогда велся бизнес, любого можно посадить.

— Что же делать?

— Ничего. Пусть работает пока. Что ж тут поделаешь…

Вера подошла к окну. Володя подошел сзади, обнял, прошептал:

— Ничего, пробьемся.

Они смотрели на залитый лунным сиянием сад. Ночь была удивительно тихая — ни шороха, ни ветерка. Светлая лужайка, темные купы деревьев; сильный запах персидской сирени. Вера закрыла лицо руками и чихнула; пробормотала:

— Проклятая сирень…

— Смотри! — вдруг сказал Володя. — Татка! Куда это она?

Они смотрели на Татку, бегущую через лужайку к ограде.

— Дрянь! — с ненавистью воскликнула Вера. — Нужно остановить! Удерет!

Она рванулась из спальни. Володя поймал ее у двери:

— Подожди! Пусть бежит. Без документов далеко не убежит. Вернется.

— А если не вернется?

— Ну и черт с ней! Объявишь в розыск. Я тут вот что подумал… Надо решать с Лобаном. Сядь, поговорим. Все имеет свою цену, надо только подобрать ключик…

Люба не пришла домой ночевать. Пришла незнакомая женщина, сказала, что Катерина вот-вот отойдет и Люба пока останется с ней.

— Уже скоро, — сказала женщина. — И простодушно добавила: — А я Валя, живу вон там, под горой. Люба говорила, у ней постояльцы. Сейчас здесь совсем народу не осталось, не то что раньше. А вы не хотите купить хату? У моей кумы пустая стоит…

И Тим понял, что весь день ждал. Ждал, ждал, ждал. Вечера, ночи, луны. Повторения. Хотя днем сказал себе, что… нет! Хватит. Ничего себе, курортный роман. Он не понимал, с чего его вдруг так повело. Услышав, что Люба не придет, он растерялся. И почувствовал облегчение — его лишили выбора! Ну и пусть. Ну и ладно. Забыть. Он был нормальным современным молодым человеком, в меру циничным, работал программистом в рекламном агентстве. Мог соврать при случае. Как-то, перебрав, перепихнулся с Никиной подружкой Светкой. Он до сих пор помнит, не без самолюбования, как они остервенело целовались, как она рвала с него рубашку, как звала на другой день… повторить. В их кругу это допускалось… негласно допускалось. Это был секс, это было в порядке вещей. После этого Светка оставалось лучшей Никиной подружкой, а с ее бойфрендом он ездит на рыбалку. Быль молодцу не укор. Мы же современные люди. А что здесь такого?

…Ника уже спала, а он лежал — сна ни в одном глазу, сжав кулаки, стараясь унять дрожь в теле. Ему казалось, его избили. Сломали ребра, потоптались по животу, изувечили легкие; ему было больно дышать.

Снова стояла полная луна. Переплет окна отбрасывал на пол черную крестообразную тень, из открытой двери тянуло легким сквознячком. Снова пахло проклятой травой…

Луна переместилась в угол окна и почти исчезла. Тим встал. Постоял у окна, разглядывая пустой двор. Высохшая трава шелестела под ногами. Как был, босиком, он переступил порог и пошел со двора знакомой дорогой. Ноги сами несли его, а разум молчал.

На берегу никого не было. Он уселся на траву. Речка радостно бормотала у его ног. Тим не знал, сколько он так просидел. В какой-то миг ему показалось, что он перестал ощущать себя. Его больше не было, он перестал быть и растворился в бесконечном бормотании воды и пряном душном травяном мареве. Вдруг он почувствовал, что она здесь. Он повернулся — Люба стояла рядом. Он обнял ее колени, прижался лицом…

И снова они не сказали друг другу ни слова. Им не было нужды говорить. Да и о чем?

И снова на исходе ночи она ушла, а он остался. И вдруг заплакал в отчаянии, не понимая, почему плачет. Что-то случилось с ним — непонятное, пугающее, опрокидывающее все, что было до. И он не смел спросить: что дальше?

…Катерина умерла через неделю. На похороны собрались все. Приехал Миша. Он и Тим несли гроб. Миша привез его еще месяц назад. Кладбище было старое, заросшее, с похилившимися крестами, забытое и заброшенное. Тишина здесь стояла какая-то первозданная, обволакивающая. Лишь посвистывал ветер в траве и пронзительно пахла сырая земля. Глухо и дробно стукали сырые комья в деревянную крышку.

За столом Миша один выпил бутылку водки. Тим, принявший пару рюмок, разомлел и молча внимал его трепу. Есть такие говорливые пьяницы: пока трезвый, молчит, а стоит поддать — рот не закрывается. Тим видел его раз до этого — плюгавый парень в несвежей рубашке. Сейчас, выпив и оказавшись единственными молодыми тут, они вроде как покорешились.

— Пошли перекурим, — предложил Миша. Они вышли в заросший дворик, уселись на на бревно.

— Отмучилась, — сказал Миша. — Земля пухом. Хорошая была бабка. Уже и не вставала последний год. Правда, ведьма. Они тут все ведьмы. И Наталья у них главный спонсор. Она своего мужика извела, слышал? Как зыркнет глазами, аж… блин… твою… это… не знаю! Я с ней по-доброму, мало ли чего. Мужики тут не приживаются. Два-три и обчелся. Тут никто из новых не приживается, воздух такой, что ли. Я всегда проскакиваю с утра, упаси боже, под вечер. Моя голову проела: давай в Ломенку на все лето, детя́м польза, река, воздух, молоко, а я вру, что вроде как все хаты раскупили, нету свободных. Меня аж трясет тут. Ты заметил, здесь дышать трудно? Как на болоте. Если с кем-то — еще ничего, ну, словом там перекинешься, поздоровкаешься, а как останешься один, так и подступает. Я бы ни за что не приехал, но Наталья лично просила, да и Катерина ничего была бабка, не вредная, хоть и ведьма…

Тим молчал, не зная, что сказать. Ему было муторно и тоскливо, душа ныла. Бабка Катерина лежала в гробу маленькая, ссохшаяся, и Тим вдруг представил себя тоже в гробу. Катерине было девяносто с гаком, или все сто, или даже больше, он не проживет так долго, сейчас столько не живут. Да и зачем? Ему по молодости казалось, что и за семьдесят можно успеть все, что человеку нужно. Даже за шестьдесят. Люба говорила, Катерина давно хотела помереть. И теперь вот померла. Прошла путь с начала до конца. Интересно, где она теперь? Он читал где-то, что ведьмы не умирают. Или умирают, но не так, как обычные люди. Он посмотрел на гору, которая мощно угадывалась в темноте, и представил себе, как Катерина карабкается наверх, охая и опираясь на палку…

— Слышь, ты, я у вас переночую, ага? — вывел его из странных раздумий Миша. — Не хочу в ночь ехать. Ну его к лешему! Завтра с утречка и двину. Лады?