Яд персидской сирени - Инна Бачинская

— Не знаю.

— Ночью ты просыпалась?

— Не знаю. Да.

— Ты слышала звуки?

— Нет.

— Шаги?

— Нет.

— Голоса?

Татка молчит.

— Ты слышала мамин голос?

— Не знаю. Нет.

— Что тебя разбудило?

— Не знаю. Потом…

— Голос потом?

— Да.

— Голос был женский?

— Да.

— Голос был мужской?

— Да.

— Голоса были громкие?

— Нет.

— Они ссорились?

— Я не знаю. Я…

— Тебе было страшно?

— Да.

— Где были голоса?

— Внизу.

— В спальне горел свет? Было светло или темно?

— Было светло… не очень. Горел ночник.

— Ты открыла дверь спальни?

— Да.

— Ты пошла вниз посмотреть?

— Нет.

— Ты боялась?

— Да.

— Голоса были громкие?

— Нет. Кто-то плакал…

— Мама?

— Не знаю.

— Что ты сделала?

— Спряталась в шкаф.

— Кто пришел в спальню?

— Я не знаю.

— Ты слышала шаги?

— Да. Скрипела лестница.

— Ты смотрела в щелку?

— Да.

— Что ты увидела?

— Большого человека.

— Это был мужчина или женщина?

— Не знаю.

— Почему?

— Я закрыла глаза. Он стоял спиной.

— Ты испугалась?

— Да.

— Ты боялась, что он тебя заметит?

— Да.

— Ты слышала имя?

— Нет.

— Ты слышала шум, треск, звон стекла?

Татка молчит. Потом говорит:

— Нет.

— Шаги?

— Шаги… да.

— Шум машины?

— Нет.

— Кто был в доме, когда ты вышла из шкафа?

— Никого.

— Было утро или ночь?

— Был день.

— Ты звала маму?

— Я плакала и звала маму.

— Что было потом?

— Я спустилась вниз по лестнице.

— Ты вышла из дома?

— Я не смогла открыть дверь.

— Дверь была заперта?

— Не знаю.

— Что ты сделала дальше?

— Пошла в кухню.

— Ты была голодная?

— Да. Я съела печенье… было на столе.

— Что ты сделала потом?

— Сидела на диване, смотрела мультики.

— Когда вернулся отец?

— На следующий день.

— Он приехал на машине?

— Да. У него красная машина.

— Что он сказал?

— Он искал маму… звал.

Монах сунул монетку в карман и щелкнул пальцами. Татка откинулась на спинку сиденья, с силой провела ладонями по лицу.

— Устала?

— Как мешки ворочала. Что я сказала?

— Ты не помнишь? — спросил Добродеев недоверчиво.

— Не помню. А вы не записывали?

— Записывали.

— Можно послушать?

— Ты не сказала ничего особенного.

— Я же говорила, что ничего не помню. А что теперь?

— Теперь мы отвезем тебя домой.

— Я не хочу! Можно, мы проедем по городу? Пожалуйста! Шухер, скажи!

— Давайте проедем, — сказал Эрик. — Она семь лет не была в городе. Тут все совсем другое.

— Поехали, Леша. Покажем барышне ночной город.

— А можно мы посидим где-нибудь?

В ее голосе была такая страстная мольба, что Добродеев не устоял:

— Конечно! Тут есть ночное кафе, не бог весть что, но…

— Все равно! — поспешно произнесла Татка. — Я так соскучилась…

…Они сидели в кафе «Лесной дятел», полупустом, полутемном, с парочкой сонных официантов. Часы показывали три. Бормотал телевизор над стойкой бара, показывали старый черно-белый фильм. Они пили безалкогольный коктейль, липкий, сладкий, синтетический. Татка с удовольствием пила и рассматривала зал.

— Помнишь нашу «Мышь»? — Она перевела взгляд на Эрика.

Эрик кивнул.

— Мы тусовались в «Крейзи маус», — объяснила Татка.

— Теперь там обычное кафе, — сказал Эрик.

— Жаль. — Она вдруг взглянула на Монаха в упор и спросила: — Что мне делать?

Они сцепились взглядами. Татка смотрела исподлобья, приоткрыв рот, напряженно ожидая ответа. Эрик и Добродеев тоже уставились на Монаха. Он огладил бороду, задумался. Потом сказал:

— Менять судьбу, девочка.

«Идиотский совет, — отразилось на лице Добродеева. — Оракул!»

— Спасибо, — сказала Татка серьезно. Она поднялась: — Можно мне…

— Эрик, проводи даму, — сказал Монах.

Эрик вскочил. Монах и Добродеев наблюдали, как они идут через зал…

Через двадцать минут Добродеев сказал:

— По-моему, они удрали.

— Похоже на то. — Монах отставил чашку с недопитым кофе. — Ну и дрянь! Кофе. Еще хуже, чем в парке.

— Что будем делать?

— Ничего. Пусть погуляют ребята. Не беспокойся, Лео, Эрик доставит ее домой. Все путем.

— Ты знал?

— Я предполагал. Гипотетически. На ее месте я бы так и сделал.

— Ты не боишься, что она не вернется?

— Не боюсь. Несмотря на семилетнюю отсидку, она в хорошей форме. Соображает, знает, где остановиться, привирает.

— Привирает? Под гипнозом?

— Вне гипноза. Наивность, искренность, детство… наша циркачка слегка переигрывает или привирает. Хотя, может, слегка и под гипнозом, есть всякие персонажи. И то, как она оторвалась от слежки в интернет-кафе, и хитрая ночная дружба с беспамятным Пашей… Ей нужен трамплин, и она взлетит. Если, конечно, не шлепнется на землю.

— Да она девчонка, Христофорыч! Не надо ее демонизировать. Ей семнадцать, она осталась в прошлом… как ты не понимаешь? — загорячился Добродеев. — Она… маленькая! А ты… ты удивительно спокоен, я тебя не понимаю.