Разговор со своими - Татьяна Александровна Правдина

Через полчаса единственным его вопросом было – удобно ли нам завтра в любое время.

* * *

В десять часов утра подъехала черная «Волга»[11] и подвезла к воротам «Арарата». У ворот и во дворе по обеим сторонам дороги тесными шпалерами стояли люди. Мы шли вслед за встретившим нас директором (!), а люди хватали нас, восклицая восхищенно: «Дочка! Внучка!» Мы смеялись, улыбались, но чувствовали, конечно, смущение – наши предки Рим спасли.

Вошли в огромный зал, наполненный людьми, и директор (увы, не помню имени) объявил в микрофон:

– К нам приехали дочка и внучка Шустова отбирать предприятие.

На что, хоть и смущенная, Шуня тут же сказала:

– Что Вы, что Вы, только посмотреть, как поставлено дело!

Я давилась от смеха и думала – вот что значит дочка капиталиста!

Директор нижайше извинился перед нами, сказав, что вызван в райком партии, а покажет нам все даже лучше, чем он, главный инженер. Он подвел нас к худому, высокому, очень армянскому человеку средних лет.

Я заметила его еще до этого, когда он входил в зал с явно недовольным выражением лица. Но после объявления директора он за улыбался. Я спросила, чем он был недоволен, когда входил. Он сказал, что вызвали по селектору, который всегда хрипит, и он услышал: дочка и внучка Суслова[12].

– А это же другое дело!

Показывая и рассказывая нам про предприятие, у него, по-моему, не было другой задачи, кроме как показать, как при Шустовых было хорошо и как теперь ужасно. Например, теперь – воровство! Уносят в пакетах, под одеждой и т. п. какое удается спиртное. А тогда каждый (!) работник мог взять до двух литров в день, а на Рождество, Пасху, дни именин – сколько кому надо. Опять же бочки! Специально выдержанные, дубовые, теперь их разломали, кладут «для духа» в сделанные сегодня. Недаром Шустовы получили во Франции лицензию на название «коньяк», все остальные – бренди, виньяк и пр.

Нас повезли в обсерваторию в Абастумани, и, когда мы вышли и шли к машине, к маме подошел вполне солидный человек, отвел в сторону и сказал:

– Спасибо вам и вашей семье от армянского народа!

Поездка удалась, мама была очень довольна. А я поняла, что желания иметь – необходимо.

* * *

Прошло много лет. Вдруг приходит письмо с шикарно оформленным приглашением госпоже Правдиной-Шустовой с супругом (!) на празднование столетнего юбилея треста «Арарат».

Первый (и единственный) раз ездили не я с Зямой, а он со мной!

Празднование длилось несколько дней, и гулеха шла потрясающая, хотя были и печальные впечатления. Это было время, когда Михаил Сергеевич Горбачев затеял антиалкогольную кампанию.

У меня такое чувство, что все русские цари – и деспоты, и строители-реформаторы, и просто обыватели-подкаблучники – не повредили России так, как за исторически короткое время сумели это сделать большевики и их наследники.

Я хорошо отношусь к Горбачеву, помню конец афганского кошмара и возвращение Сахарова. Но идиотизм этой кампании с вырубанием дивных многолетних виноградников забыть трудно.

В Ереван на юбилей съехались виноделы со всего Союза – производители коньяка из Молдавии, Одессы, вина из Крыма – знаменитой Массандры и еще массы мест. Было очень приятно видеть людей – специалистов в своем деле, истинно за него переживающих.

Для них устраивались дегустации, на которые нас приглашали, и мы, конечно, ходили. После первой я надралась, но потом на училась. Каждый вечер в разных ресторанах устраивались встречи-банкеты и все рассказывали про свои дела.

Меня заставляли рассказывать про предков. Я объяснила, что помню деда – Сергея Николаевича, но общение было недолгим – мне было пять лет, когда его не стало. Поэтому могу рассказывать только о том, о чем знаю от мамы.

Во времена моего детства взрослые, особенно из дворянских и богатых купеческих домов, о прошлом распространялись мало. Они нахлебались от советской власти из-за своих званий и богатств. И то и другое было отнято, поэтому и вспоминать было безрадостно. Мамин отец, Сергей Николаевич, был одним из сыновей в компании «Шустов и сыновья». Несмотря на, конечно, имевшиеся возможности, собственного дома не имели, а снимали этаж из двенадцати комнат в самом центре Москвы, в конце бульвара за Страстным монастырем (был снесен, на его месте кинозал «Пушкинский»).

После моих рассказов на очередном банкете директор объявил: – Сегодня моих детей не повезли в школу на машине, я выдал им деньги, велел ехать на троллейбусе. Они удивились, но я им сказал: «Дети капиталиста ездили на общественном транспорте, так что извольте!»

* * *

Присутствие Гердта, конечно, всех очень радовало. Он был уже известен не только по кукольному театру, но и по кино. Все видели «Фокусника» и уже цитировали по «Золотому теленку»: «Нет, вы поезжайте в Киев!» и т. д. Для меня одним из очень важных Зяминых достоинств было его чувство меры и вкуса. С этим, по моему мнению, помимо таланта, и рождается искусство. Он был истинно остроумен и никогда не мог рассказать анекдота без повода, не по случаю. Я всегда говорила: ты пижон высшей марки: он одевался de mode, то есть вне моды, и при этом выглядел шикарно, имел «свой стиль»; не носил коричневого, только черное, серое, редко синее. Никогда не был «актер актерычем». Был прост и открыт и здесь, в Ереване.

На одном из очередных банкетов, когда его, естественно, попросили что-нибудь сказать, рассказывал о своей теще, о том, как ему повезло. Как капиталисты-буржуи потрясающе умели воспитывать детей – вырастали не баре, а грамотные, с тремя европейскими языками, умевшие работать при любых обстоятельствах люди. Рассказал, как из двенадцати комнат семье оставили две: в одной жил Сергей Николаевич с сыном, во второй – три сестры. Мама, Александра Гавриловна, ушла из жизни до уплотнения, то есть до «великой» революции, когда его теще было пятнадцать лет.

Характеризуя это семейство, вспомнил, как Шуня на наш вопрос о том, как реквизировали богатство, рассказала: заводы были национализированы, а драгоценности находились в сейфе (в банке). Когда шли в театр или на какой-нибудь прием, их привозили, а затем отвозили обратно. Они, конечно, тоже подлежали «национализации». Какой-то тип, судя по всему, чиновник банка, предложил деду изъять эти драгоценности на условиях «исполу» (то есть пополам). Сергей Николаевич с гневом отверг предложение. И сам сдал их властям. Он считал, что революция справедлива. Это вы теперь представляете себе, что царя зря скинули. Он, полный обыватель,