Зачем нужны умные люди? Антропология счастья в эпоху перемен - Анатолий Андреев

Как человек просвещенный, как защитник онтологических начал Гамлет должен убить мать во имя торжества справедливости (око за око, мне отмщение и аз воздам); как верный сын и наследный принц, хранитель традиции, он не может убить мать, подвергнув сомнению устои общества (мать – это святое).

Как быть?

Найденный тип трагических отношений тиражируется, распространяясь на возлюбленную и друзей. Убивать Офелию, такое же «ничтожество», которая, скорее всего, не любит его, а пошло соблазнилась на его титул принца, или нет? Если Офелия – это зло, а зло должно быть наказано, как поступить с Офелией?

Убивать предавших его друзей, Розенкранца и Гильденстерна, или оставить в живых носителей зла?

Тогда почему одного злодея, дядю, ставшего мужем матери, убивать должно, а других злоумышленников надо пощадить?

Век расшатался = мышление не справляется с вызовами времени.

А существует ли вообще в жизни добро? Любовь? Дружба? Справедливость? В принципе – существуют или нет? (Заметим, что это уже проблемы, волнующие личность.)

А если не существуют – то стоит ли жить? Стоит ли убивать, наказывая злодеев, но не истребляя при этом зло? Возможно, даже умножая зло?

Стоит ли жить, если ты потерял цель и мотивации?

Да или нет? Быть или не быть?

Трагический тупик. Гибель героя оказывается единственно достойным выходом-протестом для него – выходом, сделавшим его символом бескомпромиссного стремления к добру и истине. Природу этого стремления разделяют как либералы, так и личностно ориентированные герои-одиночки. Гамлет проиграл (век «восстановить» не удалось), но он не сдался (несмотря ни на что, «я рожден восстановить его»), то есть в каком-то смысле победил.

Гамлет стал «лишним» и несчастным одновременно. Стал всеобщим любимцем, умным, но запутавшимся. Онегин, увы, сумел распутаться, разобраться в проблеме личности. Подобные герои не могут претендовать на роль всеобщего любимца.

Онегина уважают больше, чем Гамлета, а любят меньше. (Позволим себе такой пассаж. Сына Божьего ведь любят, но нельзя сказать, что Он всеобщий любимец. Его любят, но не похлопывают при этом по плечу. Бесконечно уважают (= преклоняются) за абсолютную принципиальность, которая стала своего рода гарантом для людей, не чуждых слабости. Принципиальность не позволяет миру «расшатываться». Сын Божий – наш Защитник. Онегин, понятно, не Сын Божий. Но мы сейчас не о Христе, а об отношении к силе и слабости. Когда сильного любят – его уважают; когда любят слабого – его жалеют. До любви к Онегину надо дорасти.)

Гамлет много сделал для осознания прав личности, хотя сам личностью так и не стал.

Личность многим обязана интеллектуально развитому индивиду.

Личность это помнит.

В чем трагедия Отелло?

С одной стороны, любить можно, только абсолютно доверяя возлюбленной.

С другой, «железные» доказательства неверности Дездемоны делают любовь, основанную на доверии, невозможной.

А отсутствие любви делает невозможной жизнь.

Ловушка трагической безысходности идеально сработала.

Легендарная ревность Отелло – это не причина, а механизм трагедии.

Причина в том, что «благородная ревность» – токсичное чувство – взяло верх над разумом. В результате он предал себя, свое чувство и Дездемону. Индивид в Отелло победил личность.

Отелло стал символом страданий от невозможности жить без любви.

Но за этим символом предательски сквозит другой: символ глупости.

Мало хотеть любить; надо иметь для этого личностный ресурс.

Но Отелло, любвеобильного ревнивца, любят и жалеют. Есть за что.

Можно взять античные трагедии, можно взять трагические по природе своей романы Достоевского. («Война и мир» Л. Толстого, заметим, трагедией не является, а вот «Анна Каренина» – величайшая трагедия.) Можно взять любые трагедии из литературы ХХ века – достаточно вспомнить «казачьего Гамлета» Григория Мелехова («Тихий Дон» М. Шолохова), «Американскую трагедию» Т. Драйзера, трагические романы Ремарка, Хемингуэя. «Мастера и Маргариту» Булгакова. Кафку.

ХХ век был веком трагедий: это не случайная характеристика ментальности человека того времени. Чем меньше личностей – тем больше трагедий. А ведь все мы родом из того времени.

Везде мы видим одно и то же: конфликт между правами индивида-личности (условного либерала) и правами индивида-социоцентрика (условного консерватора), конфликт, идущий, в конечном счете, на пользу человеку, потому что такой конфликт отвоевывал все большие зоны свободы, ведущей к правам личности.

Что ж, возьмем на заметку: история совершенствования человека – это трагическая история. В общем и целом – оптимистическая трагедия.

И вектор хода истории – права личности.

Все остальное – попытки повернуть ход истории вспять.

А теперь давайте подробнее поговорим о том, что представляют собой права человека (индивида) и права личности.

Попробуем дать аналитическую раскладку категории «прав» в информационном контексте.

За правами человека стоят права и возможности интеллекта. Такой тип человека в контексте предлагаемого «человековедения» точнее было бы называть индивидом. Вот почему «права человека» и «права индивида» мы используем в нашей книге как синонимы.

За правами личности стоят права, обязанности и возможности разума.

Цифровая революция – это для нас не цель, а средство либо гарантировать «отныне и навеки» права человека, либо утвердить приоритет прав личности.

Цель – революция информационная, которая неизбежно превратится в способ духовно-социального доминирования личности.

Что такое информационная революция как гуманитарный проект?

Это резко ускоренное движение человека к такой информационной картине мира, где все воспринимается с «глокальной» пометкой Big Data. Мир как целостность, как сеть сетей, как информационная бесконечность.

Иными словами, цель – в изменении качества мышления через изменение типа управления информацией.

Массивами данных, организованных как сеть сетей, управлять призван разум, которому приданы ресурсы ИИ. Вот к чему мы идем – даже если не понимаем, к чему мы идем и зачем это делаем. Нас вовлекает в свое движение ход истории (в нашей, конечно, трактовке).

С системой ограниченных данных, глобальных либо локальных, работает интеллект. Это уже вчерашний день (хотя толком работать с системами и системами систем мы и сегодня не научились). Но вчерашний день наступает не тогда, когда всем стало очевидно противоречие, мешающее нам успешно развиваться; вчерашним нынешний день становится тогда, когда появились те, кто в темени настоящего сумел разглядеть контуры дня завтрашнего.