Зачем нужны умные люди? Антропология счастья в эпоху перемен - Анатолий Андреев

Трагическому герою гарантированы и гибель, и сочувствие.

Личностей в полном и точном значении понятия до Евгения Онегина в мировой литературе не было (по нашей, подчеркнем, версии: к этому разговору мы еще вернемся), но личностно ориентированные индивиды были всегда. Конфликт между личностно ориентированными индивидами-либералами и «махровыми» индивидами-традиционалистами-консерваторами и составлял конфликт трагедии.

В чем величие Онегина как героя (а вместе с ним и Пушкина как автора)?

Он отыскал выход из тупика, из лабиринта, в котором блуждали все трагические герои до него. Онегин побывал в шкуре трагического героя, но обнаружил выход: нашел в себе силы и ресурсы стать личностью.

Он вырвался в пространство персоноцентризма. Онегин похоронил трагедию.

Это был информационный прорыв; в отношении человеческого измерения это было превращение морали (социального кодекса) в нравственность (личного кодекса).

Возьмем величайшие трагедии Шекспира.

«Ромео и Джульетта», несомненно. Эта пьеса стала символом трагедии как таковой. В чем суть конфликта, определившего само качество трагедии?

Любовь, ценность из разряда прав личности, стоящая в таком ряду, как истина, добро, красота, свобода, – любовь противопоставлена таким ценностям, как верность роду, долг перед семьей, обязанность подчиниться патриархальным обычаям, чтить традиции. Любовь в данном случае, заметим, не является умным, зрелым, личностным чувством; главное ее достоинство – само наличие чувства и его непреодолимая сила.

Выбрать любовь, союз с Ромео из рода Монтекки, убившим, ко всему прочему, родного брата Джульетты Капулетти, Тибальда Капулетти, было решительно невозможно.

Отказаться от любви к Ромео было выше сил Джульетты. То же самое можно сказать и о Ромео.

Перед нами два трагических героя.

Гибель представляется, увы, единственным исходом, единственно возможным разрешением этой ситуации. Если бы герои оказались вместе, их бы сгубило чувство вины перед моралью своего рода-племени: предательство заветов предков – вещь еще более сакральная, нежели любовь.

Требование отказаться друг от друга, предать друг друга и свое чувство также оказалось несовместимым с жизнью.

Но тут важнее всего то, что Ромео и Джульетта осмелились противопоставить свое чувство, чувство отдельно взятого человека, традиции, которая гласила: род – все, человек (индивид) – ничто. Права человека они поставили на одну доску с правами социума. Именно это обстоятельство делает героев либеральными, а трагедию – культурным инструментом либерализма.

Таким образом, Ромео и Джульетта закладывали новую традицию, которая ставила права человека (отдельно взятого индивидуума) выше прав общества (совокупности индивидуумов). Кстати сказать, традиция безоглядно культивировать права человека в наши дни выродилась в культ эгоцентризма, культ абсолютного пренебрежения нормами и традициями, культ индивида. Личность, как мы уже сказали, ориентирована на Закон (проявляющийся в традициях, нормах, регламентах), который ограничивает эго индивида.

Ромео и Джульетта стали символом победы любви над невозможностью (в силу социальных ограничений) любить. Свои чувства они поставили выше обстоятельств, эмоции и желания – выше табу. Это, конечно, победа либерального, отчасти личностного начала. Хотя любовь 13-летней девочки любовью-то (умным чувством) назвать, по сути, нельзя. Неизвестно, доросли бы наши герои до любви или нет. Скорее всего, нет: время личности еще не пришло.

Во времена Шекспира, когда права человека еще не отделялись от прав личности, Ромео и Джульетта встали на сторону и индивида, и личности. На сторону «хочу», игнорируя императив «надо». Они стояли у истоков свободы, как умели, так и стояли. Безумству храбрых поем мы песню.

А вот Евгений Онегин дорос до любви, показав нам зрелость и красоту чувства, в полном смысле чувства личности.

Найдя истину, он обрел любовь и счастье.

Безумство храбрых замечают все. Красивые истории про героев, которые по глупости и слабости выбирают романтический девиз «все (любовь) или ничего (смерть)», будоражат воображение людей; история «лишнего человека», который, обуздав умом желания, сумел справиться и с соблазном дешевой романтики, и с отчаянием смертельного одиночества, людям не столь интересна. Почему?

Потому что печальная история про влюбленных – это история про слабость, а история Онегина – про силу. Слабых жалеют, им сочувствуют (ибо индивид слаб); сильных не жалко, потому что их пример – укор слабости.

А то обстоятельство, что Онегин за всех, а Ромео и Джульетта за себя, становится для Онегина отягчающим. Ромео и Джульетта делают Онегина лишним. Вот где печаль…

Онегин, по идее, должен стать символом закона: личность, человек умный, обречена на счастье, которое невозможно без любви. Пока, увы, не стал.

История про Ромео и Джульетту – про другое. Не про счастье. Про возможность счастья, которое существует где-то там, за горизонтом, не в этой жизни. За возможность любить они пожертвовали жизнями. Стали символами сражения за возможность любить.

С точки зрения либералов, нет повести печальнее на свете.

Такова коллизия прав человека-индивида и прав личности в культуре. Вся культура держится на этой коллизии. Те, кто сочувствовал трагическим героям-одиночкам, помогали ходу истории; кто осуждал героев (среда, «болото») – ход истории тормозил.

Возьмем на заметку: права личности просачивались в культуру под видом прав либерального индивида. Несмотря на это, в отдельный кодекс права личности не выделялись и не выделены до сих пор.

Но это уже другой культурный сюжет – сюжет нашей книги.

Возьмем, конечно, «Гамлета». В чем трагедия этого, возможно, самого известного героя мировой литературы?

Он должен восстановить справедливость, наказать зло (в частности, убить убийцу отца) – при этом он понимает, что роковым образом размываются критерии зла и, убив убийцу, ты не искоренишь зла.

Так наказать убийцу смертью, посчитав это актом справедливости, или не наказывать, посчитав это актом бессмысленности?

Прежде чем уничтожить конкретного носителя зла, надо прояснить, что есть зло. Вот он, «глокальный» подход к проблеме: частное и общее соединены вместе. Гамлетианство – это серьезный диалектический уровень мышления, намного опередивший свое время.

Что считать злом? Что добром?

Мать «башмаков еще [она] не износила, в которых шла за гробом мужа» (пер. Н. А. Полевого), а уже вышла замуж за убийцу отца, – это разве не зло? Если все же зло («ничтожество»), пусть даже легкомысленное, тогда что делать со злодейкой? Убивать мать? И считать это добрым поступком справедливого человека?