В субботу вечером, в воскресенье утром - Алан Силлитоу

— Потому что в зале сидит еще несколько сотен человек, — небрежно бросила она.

— Ну что ж, в таком случае увидимся завтра, в семь, — сказал он.

— А ты, как я посмотрю, на ходу подметки рвешь, а? Ладно, только не в последнем ряду.

— А почему нет? Мне плохо видно, если я сижу не в последнем ряду. Ближе картинка размывается. Наверное, что-то не так со зрением.

— Тогда тебе, наверное, нужны очки.

— Знаю. Дойдут руки — куплю. Хотя это мне и не нравится. В очках я буду похож на какого-нибудь босса, или бухгалтера, или сборщика налогов. К тому же не так уж плохо я и вижу. И вообще раньше шестидесяти мне очки не понадобятся, а до тех пор я могу и не дожить.

— Веселый ты парень. Это почему же не дожить?

— Так ведь о войне все говорят.

— Только говорят. Какое это имеет значение?

— По мне так если война не начнется до завтрашнего вечера, то и хорошо.

— Все мужчины одинаковы. — Она пожала плечами. — Сразу видно, что ты работаешь на большой фабрике. Слова от зубов отскакивают. Наверное, целыми днями с женщинами болтаешь?

— Думай как нравится. А вообще-то у меня слишком много работы.

— Я-то тебе верю, хотя большинство не поверило бы.

Стрелка часов остановилась на без пяти десять.

— А что завтра показывают? Что-нибудь интересное?

— По-моему, ты сказал, что часто ходишь в «Грэнби», — резко бросила она. — А там всегда перед сеансом дают анонсы будущих фильмов.

Попался.

— Да знаю я, знаю, — заторопился он, — просто внимания чаще всего не обращаю. Или забываю, как только выйду из зала. Память дырявая. Я даже про что картина, которую только что посмотрел, не помню, если только это не какая-нибудь крутая шутка с Борисом Карловым или кем-нибудь в том же роде. Я, наверное, как и все, тысячи картин видел, но, если честно, помню не больше десятка. Например, «Генриха Пятого», хотя видел его два года назад, — но с тех пор еще шесть раз. К тому же я читал речь, которую он произнес, сидя в седле перед сражением. У брата есть книга.

— Прочитать можешь?

Кое-что мог бы. Иные слова, произнесенные громовым голосом короля, запомнились и звучали в ушах, но продекламировать их он бы не смог.

— О нас, о горсточке счастливцев, братьев… Тот, кто сегодня кровь со мной прольет, мне станет братом… Всякий, кому охоты нет сражаться, может уйти домой, получит он и пропуск, и на дорогу кроны в кошелек… Кто, битву пережив, увидит старость… Кто невредим домой вернется, тот… при имени святого Криспиана[15]… — Его пальцы оторвались на мгновенье от кружки, и он даже встал, чтобы получше услышать смертоносный полет стрел под Агинкуром. — Нет, забыл. Она слишком длинная. Но если хочешь, возьму у Сэма книгу и перепишу для тебя.

— Не беспокойся. По-моему, Лоренс Оливье — замечательный актер. А тебе он как? И такой красивый. Он напоминает мне одного моего знакомого, он когда-то работал у нас в мастерской.

Барменша начала застилать полотенцами стойку.

— Время! Закрываемся!

— Что ж, цыпленок, до завтра, — сказал Артур.

— Да. В семь вечера. И смотри не подведи, чтобы я тебя зря не ждала.

Подгоняя задерживающуюся публику, замигали лампочки.

— Не говори так. Буду как штык.

Мать окликнула Дорин.

— Ладно, пока.

— Пока-пока, до завтра.

В точку, говорил он себе, ступая на тротуар. В точку, повторял он, удаляясь от паба. Люди оставляли свои места за пустеющими стойками и столиками, выстраиваясь в очереди на автобусных остановках, и каждая такая очередь походила на шевелящийся, как у головастика, хвост очередного уик-энда. Бежит время, подумал он. Глазом моргнуть не успеешь, а на дворе Гусиная ярмарка, потянутся темные ночи, ударят зимние холода, и все повалят в рождественские клубы за шоколадом, пирогами с мясом и выпивкой. В декабре мне стукнет двадцать три. Не за горами старость. Заворачивая за угол у церкви, он увидел Винни, идущую в одиночестве мимо темной витрины Вулворта.

— Ты же вроде спать ушел? — спросила она, когда он нагнал ее.

— Передумал. А Бренда где?

— Наелась и домой отправилась.

Он почувствовал, что она врет.

— И с кем же это она отправилась домой?

— Это такая же чистая правда, как и то, что я сейчас стою здесь с тобой, — заверещала Винни, даже останавливаясь, чтобы ложь прозвучала более убедительно. — У нее голова раскалывалась, она села в автобус и уехала домой.

— Что ж, если она хочет играть в такие игры, — сказал он, отступая вместе с ней к стене, чтобы не мешать проходящим, — мешать не буду, но в один прекрасный день сама об этом пожалеет, так и можешь ей передать от меня.

Винни посмотрела на него своими угольно-черными глазами.

— Слишком ты большой у нас умник, вот в чем твоя беда.

Они направились вверх по улице, и он обнял ее за талию.

— Ладно, Цыганочка, не твоя это забота, так что не надо злиться. — Он подумал, что его шансы провести с ней ночь вырастут, если не садиться в автобус. Она нетерпеливо стиснула его руку, и предположение, что суета нынешнего дня найдет счастливое разрешение, показалось вполне разумным. Утром он ездил в Шрусбери, и теперь в голове у него стремительно замелькали картинки дня и вчера: сначала мигающие огни города, затем деревенский пейзаж, небо, запахи вокзала и табачного дыма в поезде, потом автобус и пары пива и, наконец, обещание запахов женского тела и спальни, которые увенчают весь этот долгий беспокойный день. Неторопливо, в молчании поднимаясь к дому Винни, он думал о том, что хорошо бы Дорин не забыла про их завтрашнее свидание и не заставила его ждать у дверей кинотеатра слишком долго. Его мнение о ноттингемских женщинах несколько изменилось. Да, конечно, говорил он себе, все они своего не упустят, и все же большинство сделаны из хорошего теста и, как правило, можно получить свое, надо только, если хочешь найти нужную женщину, глядеть в оба и отказаться от некоторых привычек.

В свои девятнадцать Дорин уже боялась «остаться на бобах». Ее замужние, обрученные или еще как-то устроенные в жизни товарки по работе в мастерской сеток для волос донимали ее тем, что у нее даже приятеля нет, но после знакомства с Артуром у Дорин появилась возможность говорить с ними о своем «молодом человеке». При этом, когда она принималась расписывать его достоинства — доброту и щедрость, ласковость и трудолюбие, — округлое лицо ее расплывалось в улыбке. Она создала целый образ: высокий, культурный, почти двадцати трех лет, уже отслуживший свой срок в армии, раньше хороший солдат, а теперь хороший работник — недаром зарабатывает на сдельщине четырнадцать фунтов в неделю. И мужем станет хорошим, в этом не может быть никаких сомнений, ведь он такой добрый и внимательный. И более того — симпатичный, стройный блондин. С таким, как он, любая девушка будет счастлива. К тому же, по словам Дорин, он ее любит, а она, кажется, любит его. Обедая вместе с женщинами и девушками в рабочей столовой, она рассказывала, как при первом же свидании Артур едва не размазал по стене какого-то парня, который позволил себе сказать ей непристойность. Но товарки возражали, что, мол, пусть молодой человек у Дорин теперь и есть, они не обручены, а это имеет большое значение. Ибо в один прекрасный день просто молодой человек может запросто смыться, и потом о нем не будет ни слуху ни духу, а вот если вы обручены, так он дважды подумает. Иметь молодого человека — очень хорошо, но из этого отнюдь не следует, что ты выйдешь за него замуж. Следует, гнула свою линию Дорин и, что ни день, заново рисовала им портрет Артура, и так до тех пор, пока они наконец с неохотой не признали, что, хотя официально они не помолвлены, постоянный молодой человек у нее есть.