Унесенные войной - Кристиан Синьол

В Матидже французская армия сражалась не против каких-то вооруженных группировок, как везде в округе. Восстание имело более скрытый вид: обрезанные телеграфные провода и перекрытые пути, и тех, кто тайно содействовал Национальному фронту освобождения, даже окрестили «феллахами». Они также организовывали поджоги в домах и подвергали репрессиям мусульман, хранивших верность и преданность европейцам. Это был самый эффективный способ, найденный Национальной освободительной армией, чтобы продемонстрировать людям, что делают с теми, кто содействует вражескому лагерю. Национальная освободительная армия нападала на всех, кто носил французскую государственную военную форму: на сельских полицейских, на жандармов и само собой на солдат.

Матье не раз сходился в оживленном споре с Роже Бартесом, братом своей жены.

— Надо защищаться, — отчеканивал Роже.

— Вспомни, что произошло в Филипвиле в прошлом году: сто двадцать три европейца были вырезаны арабами, — отвечал Матье. — Вот как начинаются насильственные действия. Одно влечет за собой другое, и потом уже ничего нельзя остановить.

Однажды, когда они спорили больше часа, Роже пришел в ярость:

— Значит, нужно позволить им перерезать нам глотки!

— Конечно же нет. Ты ведь знаешь, что прибыло подкрепление. Армия найдет источник бунта, я в этом уверен.

— Не с помощью пушечных выстрелов по воробьям. Как, по-твоему, танки доберутся сюда, в самый конец шауйа[9], в Орес?

— Но ведь необходимо что-то предпринимать, разве нет? Хорошо высказываться против Ги Молле и топтать цветы, возлагаемые им на памятники мертвым, но это не решит проблемы.

— 6 февраля европейцы выступали не против него, а против поста Мендеса Франса в его правительстве. После Туниса и Индокитая придет черед Алжира. Знаешь, как колонисты называют между собой Мендеса Франса? Бен Суссан — старьевщик.

Матье вздохнул и отвечал голосом, который хотел выдать за спокойный, но который был скорее слабым:

— Необходимо пытаться интегрироваться в местную жизнь, а не воевать. Сам же знаешь, что все феллахи под угрозой расправы жандармов будут собирать вооруженные отряды.

— Интегрироваться! — Роже ухмыльнулся. — Ты думаешь, что можно стать одним из арабов?

— Интегрироваться не значит ассимилироваться. Лично я доверяю Ги Молле. Он объявил в палате 16 февраля, что «нельзя позволять восьми миллионам мусульман диктовать свой закон полутора миллионам европейцев».

— Ты еще будешь жалеть об этом. Социалисты потеряли Тунис и Индокитай. Алжир им тоже не покорится.

— Я не о социалистах говорю. О радикалах.

— Да, можно и так сказать, — согласился Роже. — Это одно и то же.

Матье не возражал. Его утомили напрасные споры, противопоставляющие его брату Марианны, хотя до этого они отлично ладили. В действительности Матье не думал, что его земли находятся под угрозой. Он был уверен, что французская армия, которой он полностью доверял, положит конец восстаниям. Больше всего он беспокоился о семье. Он должен был все время быть начеку, не удаляться далеко от имения, чтобы не подвергать опасности своих близких.

Заканчивался март, и в Матидже поднялся ветер, приносящий с собой весеннее тепло. Хосин вел себя странно. Он попросил у Матье оружие, и тот дал ему ружье, таким образом проявляя свое доверие. Они оба остерегались феллахов. Несмотря на запрет Матье, в трущобах среди них все время появлялись и таинственно исчезали новые лица. Матье запрещал сыновьям, которым было уже по пятнадцать лет, одним далеко отходить от имения.

8 марта наступила ночь, полная шепота и странного шума, приносимого ветром. Кипарисы начали петь. Матье поставил кресло возле окна и наблюдал, зондируя ночь, за движущимися тенями арабов, двором, трущобами. В два часа ночи он заметил, как Хосин ходит вокруг дома с ружьем на ремне. Через десять минут Матье понял, что не видел, как он вновь появился. Матье еще немного подождал, затем взял свое ружье, спустился во двор и пошел вправо по направлению к виноградникам.

Дул сильный ветер с Атласа. Было невозможно услышать ничего, кроме его порывов, сгибающих ветви кипарисов. Луны не было видно. Матье шел вперед, согнувшись, сжимая под плечом приклад ружья, сильно давящий на его единственную руку, и знал, что не сможет быстро воспользоваться им, если вдруг возникнет необходимость.

Он на миг остановился, затем медленно пошел дальше и натолкнулся на что-то. Едва не упав, он оттолкнул препятствие ногой и понял, что это чье-то тело. Матье встал на колени, узнал ружье и понял, что это мог быть только Хосин. Матье заговорил с ним, но Хосин не отвечал. Матье попытался нести его к дому, но у него не получалось. Тогда он вернулся, разбудил сыновей и с ними уже вернулся к этому месту, с лампой в руках. Конечно, это был Хосин. Ему перерезали горло. Матье с сыновьями отнесли его в дом и попытались скрыть от жены Хосина то, что произошло, но обеспокоенная его отсутствием Неджма прибежала и подняла свой обычный визг. Марианна с трудом заставила ее замолчать. Встревоженные криками феллахи зажгли лампы в трущобах. Матье отправил их спать, когда они подошли с вопросами, затем поставил своего сына Виктора с оружием Хосина перед домом. Около правой ноги Хосина отпечатался след клейма с тремя буквами ФНО (Фронт национального освобождения).

На следующее утро, после ночи в карауле и тревоги, Матье пошел за советом к Роже Бартесу.

— Теперь ты понял? — спросил Роже. — Понимаешь теперь, в каком мы находимся положении?

Матье только что осознал, что на этой прекрасной земле наступил сейчас критический момент. С этого дня он прогнал феллахов, оставив только две семьи, давно работавшие в его имении. Остальные умоляли его не прогонять их, но Матье не уступил. Он выдал оружие сыновьям и защитил вход в дом колючей проволокой. Теперь он знал: чтобы остаться на этой земле, нужно сражаться и проливать кровь.

Через одиннадцать лет после окончания войны Люси оценила, как много было приложено усилий к восстановлению Германии. Даже в самых разрушенных городах исчезли следы бомбардировок союзников. Женщина имела возможность еще больше в этом убедиться, сравнивая пейзажи с представшими перед ней во время путешествия с Гансом много лет назад, когда она видела Германию разрушенной. Теперь же, весной 1956 года, это была вновь родившаяся страна, особенно в «американском» секторе, протянувшемся от Мюнхена на юг до Кельна. На севере находилась «английская» зона, на западе — «французская», на востоке — Демократическая республика под контролем русских.

Было очень сложно попасть из Западной Германии в Восточную. Но Люси нужно было именно туда, поскольку последнее письмо Ганса, полученное больше года назад, содержало берлинский адрес: 84, аллея Сталина. Люси ждала визы во Франкфурте, в гостинице на Берлинштрассе, за церковью Полскирхе. Она очень любила этот город, поскольку Ян получал здесь университетское образование. Они с Гансом навещали его летом, когда Люси сопровождала Ганса в Германию. Ей также нравился холмистый регион Хессе, напоминавший пейзажи ее родного высокогорья, замок Буассьер, где она проводила четыре месяца в году, терзаемая тревогой за сына, казалось, исчезнувшего бесследно.