Унесенные войной - Кристиан Синьол

Люси долго не решалась отправиться на его поиски. Ей стало казаться, что у нее такая судьба — быть разлученной со своими детьми. А потом она думала об Элизе, вновь обретенной после долгих лет расставания, и надежда вновь возвращалась к ней. Сегодня Гансу исполнялось двадцать пять, и он не мог исчезнуть. В любом случае ей казалась невыносимой мысль о потере еще и сына, ведь Ян уже ушел навсегда.

Как только виза была получена, Люси села на утренний поезд, направлявшийся к западному сектору Берлина, и прибыла туда в полдень. Все центральные здания были новыми, между ними — красивые зеленые насаждения, особенно в квартале, куда они попали, неподалеку от «русского» сектора и парка Тьергартен. В Берлине царила странная атмосфера подозрительности и недоверия. Западный и советский блоки стояли лицом к лицу, и по улицам курсировали вооруженные солдаты, полиция, много настороженных людей в униформе. Люси казалось, что даже за ней наблюдают. Ей было известно о происшедших здесь после окончания войны событиях: о блокаде Берлина, который «западники» захватили при помощи воздушного моста, о провозглашении на востоке Демократической республики с 1949 года, народном восстании в июле 1953 года и ужасных репрессиях, спровоцировавших массовые переселения в Западную Германию.

Ганс же прошел обратный путь. Она знала его мотивы, но отказывалась верить, что он не образумится. Люси направилась пешком к пограничному посту, расположенному между Рейхстагом и Фридрихштрассе. Там, несмотря на необходимые бумаги и визу, соответствовавшие всем требованиям, она вынуждена была ждать два часа разрешения пройти на другую сторону, предварительно ответив на ряд вопросов о причине, толкавшей ее на переход восточной границы. Наконец Люси позволили пройти, и она направилась вдоль широкой улицы, окруженной огромными зданиями, такими зловещими и не похожими на здания Западного Берлина. Она не прошла и двухсот метров, как подошли двое полицейских, взяли ее за руки и вынудили сесть в большую черную машину, не дав ей ни времени, ни возможности защититься.

— Куда вы меня везете? — спрашивала она.

Но никто не отвечал. Машина около четверти часа ехала на юго-восток и остановилась перед многоэтажным зданием на берегу Шарле. Полицейские вытащили Люси из машины и повели по бесконечному коридору, завели в лифт с десятком мужчин в форме, и Люси даже не знала, были ли это солдаты или полицейские. Затем ее заставили ждать в маленьком кабинете, не давая при этом никаких объяснений. Ей было страшно, она боялась, что впуталась в дело, которое может плохо закончиться. Люси много читала в газетах о том, что касалось Восточной Германии, и сейчас боялась, что ее засудят — а она так и не узнает за что — и бросят в тюрьму.

И потому женщина почувствовала необыкновенное облегчение, когда перед ней появился Ганс. Он почти не изменился, если не считать двух морщинок в углах губ и некоторой скованности движений. Она хотела поцеловать его, стиснуть в объятиях, но он остановил ее руку и зло спросил:

— Зачем ты сюда приехала?

— Я приехала увидеть тебя, Ганс, потому что уже два года от тебя нет никаких известий.

— Какое ты имела право?

— Ты мой сын.

— И что же? Это дает тебе право выслеживать меня, искать мое жилье?

У Люси подкосились ноги, она упала на кресло, стоявшее за спиной, и пробормотала:

— Я не преследую тебя. Я просто хотела узнать, все ли у тебя в порядке.

— Мне неудобно твое присутствие в этом месте. Тебе не следовало приезжать. Это может губительно повлиять на мою карьеру.

— Твою карьеру?

— Да. Я не имею права поддерживать никаких отношений с западным миром. Я обязался. Ты должна уехать и никогда больше не возвращаться. В любом случае ты и не сможешь. Я приму необходимые меры.

Люси была ошеломлена. Она прошептала, всхлипывая:

— Ганс, ты ли это? Точно ли это ты?

— Естественно, я. Ты разве не узнаешь меня?

— Нет, — сказала она. — Совсем не узнаю.

— Это из-за того, что я выбрал приоритеты, отличные от твоих. Моя жизнь изменилась. Она стала такой, о которой я всегда мечтал.

— Твой отец… — начала было Люси.

— Нет! Перестань! Не говори мне об отце. Он хотел примирить непримиримое. И потому он мертв. Я же знаю, чего хочу. Я отомщу тем, кто умертвил его.

— Уже слишком поздно, Ганс.

— Нет, еще не слишком поздно. Это прогнившая структура западного мира позволила нацизму разрастись. Такого больше не случится. В Европе рождается новый мир. Я выбрал его для себя, но не ты. Твоим он никогда не станет.

— Как ты можешь говорить такие вещи?

— Ты сама прекрасно знаешь. Я скажу, чтобы тебя провели.

— Нет, подожди, пожалуйста.

Люси больше не знала, что сказать, и пыталась задержать сына словами, но чувствовала, что они бесполезны:

— Будешь ли ты мне писать хоть иногда?

— Нет.

— Есть ли у тебя жена, дети?

— Это тебя не касается.

Последние его слова совсем опустошили ее. Женщина поднялась на ватные ноги и смиренно попросила:

— Позволь мне обнять тебя перед тем, как уйти.

Она подождала минуту и была вынуждена сесть, поскольку ноги больше не слушались. Появились те же полицейские, которые арестовали ее, и кивком головы пригласили следовать за ними. Она машинально подчинилась, даже не осознавая, что один из них, когда они спустились на первый этаж, успел ее сфотографировать.

По дороге назад Люси не видела ничего вокруг себя. Перед глазами стоял только Ганс, говоривший роковые слова. Сознание вернулось к ней только на западной стороне. Она не знала, не во сне ли все произошло. Сильнее всего было не разочарование и не горечь, а поселившийся в ней теперь страх. У нее оставалось только одно желание: убежать из этого мира, из этого города, несмотря на все его красивые пруды и огромные сады, возвратиться на улицу Суффрен, в замок Буассьер, где больше ничто не напомнит ей о Германии.

Оказывая партизанам французского Алжира моральную и физическую поддержку, Матье Бартелеми и Роже Бартес 13 мая 1958 года находились в Алжире и распевали «Марсельезу» возле памятника погибшим. За два года армии удалось изменить ситуацию к лучшему: уменьшилось количество покушений, и военные сборы проходили ежедневно, так что теперь уже пять тысяч харка[10]служили во вспомогательных войсках французской армии. Кроме того, со времени бомбардировки Сакьет-Сиди-Юсефа Армия национального освобождения была полностью отрезана от своих баз в Тунисе.

Матье и Роже все же не верили в стабильность ситуации, так как полагали, что в парижских политических кругах и министерских кабинетах царило опасное неведение сути проблемы. Президент Коти не знал, чью сторону выбрать. Пользуясь его бессилием, ассоциации алжирцев взяли дело в свои руки, желая показать Парижу, какому направлению следует отдать предпочтение: и речи быть не могло, чтобы провозгласить Пфимлина президентом палаты Советов, поскольку партизаны французского Алжира считали его поборником освобождения, а это грозило полным поражением, подобным происшедшему в Индокитае.