Наблюдатель - Роберт Ланца

– Лоррейн не… Вы видите, как она изменилась?

– Да, но ваша операция здесь ни при чем. Это следствие ее знакомства с множественной вселенной.

– Как же?..

– Я знаю только то, что она мне сказала.

Барбара и Джулиан заняли свои места у компьютеров. Каро ничего не оставалось, как ждать вместе с Тревором и Вейгертом. Она заметила, как колотилось ее сердце – с чего бы это? – и раздосадованно отхлебнула кофе, но это не помогло.

Программа включилась, а Лоррейн, напротив, отключилась. Ее лицо лишилась выражения, как это бывает у пациентов в вегетативном состоянии, но не совсем так. Она была не здесь. Где-то. И ее состояние отличалось от случаев комы или вегетативности, которые доводилось видеть Каро, но она не могла бы сказать, чем именно.

Экран просветлел и показал Лоррейн. Кроме нее, в комнате никого не было. Она поднялась с кровати и вышла за дверь, но не во двор, запрограммированный в чипе. За дверью раскинулась тьма, в которой кое-где светились золотые огоньки. Лоррейн вошла в эту тьму и исчезла.

– Программа… – выдохнул Вейгерт.

– Дело не в программе! – отозвался Джулиан и добавил чуть погодя: – Я думаю, она сама это создала!

Ничто? Лоррейн творит ничто? Руки Каро вдруг задрожали, кофе выплеснулся на пол. Что, если она своей операцией внесла в мозг Лоррейн изменение, которое проявилось лишь после того, как электроды подключили к компьютерному источнику электропитания? Что, если она невольно разрушила какие-то важнейшие нервные связи и…

– Джулиан, остановите программу! – потребовал Вейгерт. – Немедленно.

Тот повиновался. Экран помертвел. Лоррейн пошевелилась, села на кровати и моргнула.

Джулиан наклонился к сестре и ласково заговорил с нею. Каро видела, что этот тон дается ему лишь напряжением всех душевных сил.

– Лоррейн, где ты была?

– Везде, – ответила она. – И всегда.

Речь совершенно нормальная. Каро испытала такое облегчение, что вся обмякла и привалилась к стене.

– Везде? – повторила Барбара. – Да ты уходила не более чем на минуту.

– Нет, – возразила Лоррейн. – Я уходила навсегда. И на никогда. А теперь мне это и вовсе не нужно. Оно со мною навсегда. Каро, если хочешь, можешь удалить мой чип. Он пригодится кому-нибудь другому.

– Что с тобою навсегда? – спросил Джулиан.

– Единство, – ответила Лоррейн. – Все и вся это Одно. Я это ты, и ты это я, и мы – всё на свете, и как только сам это узнаешь, уже нельзя больше этого не знать. К великому сожалению, я не могу объяснить лучше. Для этого нет слов. – Она опустила свои длинные ноги с кровати и встала. – Это надо испытать. Обязательно, каждому. Тогда вы узнаете.

– Мисс Дей, вы согласитесь провести еще несколько сеансов? После того как мы перепрограммируем входной сигнал.

– Ладно, если вам так уж надо. Я лишь хотела сказать, что лично мне это больше не нужно. Черт, вот бы передать вам всем то, чем я теперь обладаю!

Последняя фраза напомнила о прежней Лоррейн. Однако слезы, стоявшие в ее глазах, никак ей не соответствовали. Равно как и неподдельная жалость ко всем, находившимся в комнате, которую Каро отвергала. Она не нуждалась в жалости.

– А сейчас мне надо уехать, – сказала Лоррейн. – Дома остались люди, у которых я должна попросить прощения. Я не всегда была доброй.

– А сейчас ты добрая? – пробормотала Барбара.

– Вероятно, нет, – ответила Лоррейн. – Но, видишь ли, они это я, а я – они. Прежде я этого не знала. Я не знала, сколько боли я им причинила. Мне необходимо сделать несколько телефонных звонков.

Она вышла – нет, выплыла из комнаты, а все остальные застыли на месте.

– Джулиан, – прервала затянувшуюся паузу Барбара, – похоже, мне срочно нужно немного виски из той фляжки, из которой вы все время кому-нибудь предлагаете отхлебнуть.

23

Каро так и не узнала, стали они пить виски или нет, потому что сразу ушла. Ей срочно потребовалось побыть одной. У себя в комнате она заперла дверь на замок, опустила шторы и попыталась собраться с мыслями.

Очень уж много навалилось на нее сразу: предательство Бена Кларби, непредвиденный разговор с Тревором, их с Барбарой испуг за участь вожделенной статьи, а теперь еще и Лоррейн… Почему она так волнуется из-за Лоррейн? Ведь ничего не случилось, если не считать того, что чрезмерно экспансивная женщина вдруг обрела уравновешенность – такое случается сплошь и рядом – и испытала момент духовного просветления. И что из того?

Она обманывала себя и отлично знала это. Зато она не знала и не понимала того, что случилось с Лоррейн, и это незнание ей не нравилось. Что именно с нею произошло? Почему? Каким образом?

Медицинское образование и имеющийся опыт приучили Каро задавать эти вопросы насчет того, что происходит с мозгом. И отсутствие ответов ей очень не нравилось. Особенно ей не нравилось, что ответы, которых у нее не было, казались каким-то образом связанными с вопросом, который Джулиан задал при их первой встрече: как вы относитесь к вечной жизни?

В каком качестве? В виде бесплотного духа, плавающего в том ничто, которое Лоррейн называла «всё»? Нет уж, спасибо.

Но Лоррейн, как и Каро, была ученым – математиком. И, несмотря манеру одеваться так, чтобы чрезмерно подчеркнуть свою сексуальную привлекательность, и экстравагантное поведение, ее психологический профиль был стабильным, продуктивным и логичным. Но ведь известно, что женщины не так уж редко скрывают плохую коммуникабельность противоположностью этого свойства – неумеренной театральностью поведения. Особенно если она обладает столь же высоким либидо, как и ее брат.

Все это никак не вяжется с внезапным религиозным откровением. Если то, чему Каро только что стала свидетельницей, действительно являлось религиозным обращением. Каро и Барбаре предстояло тщательно изучить карту мозга, полученную в ходе минутной галлюцинации Лоррейн, но Каро заранее подозревала, что она будет точно такой же, что и на первом сеансе: не покажет выраженной активности в мозговых центрах, связанных с религиозными представлениями.

Похоже, Тревор был прав в ответе на вопрос о его записи в блоге о христианстве: религия отражает потребность человечества кодифицировать естественные импульсы любопытства к природе и стремления к порядку, ну и еще, возможно, благодарность за саму жизнь. Начинается с чувств, а затем вокруг них выстраиваются убеждения и ограничения, которые становятся все толще и толще, как слои перламутра вокруг песчинки. В итоге получаются жесткие законы – прикрывайте волосы, никакого мяса по пятницам, сидите во время медитации в строго определенной позе, даже если болит позвоночник, устанавливайте на крышах острые шпили, чтобы туда не могли сесть злые духе. А не то!.. Первоначальный порыв поклоняться жизни подавляется правилами и страхом.

Неужели мифическое, необъяснимое «единство» избавило Лоррейн от всех этих ограничений?

А может быть, ее галлюцинация была продиктована знакомством с физической теорией Вейгерта, утверждающей, что время и пространство – это