Роль любимой женщины - Евгения Михайлова

— К тому, что вам очень нужен разоблаченный преступник. Меня уже допрашивала бельгийская полиция по опубликованным в Сети материалам. В доме моего деда нашли труп женщины, которая может быть Аленой Кривицкой. Я, оказывается, прохожу у вас по делу убийства Валентина. Мне сказали, у вас какой-то компромат по поводу моего бизнеса. Я готов к следственным экспериментам и проверкам. Разумеется, только в рамках подозрения в убийствах или их заказе. Тайны своего бизнеса раскрывать никому я не обязан.

— Это и не наша специфика, — мягко сказал Земцов. — Следственные эксперименты у нас для исполнителей. Вы подозреваетесь в другом. Да, давайте поработаем. Нам нужно составить поминутный график вашего пребывания в Москве в день убийства Кривицкого. И нужна, конечно, вся информация о доме, в котором найдено тело. Почему он оказался брошенным?

— Потому что он не стоит даже времени на формальности. Маме он не нужен. Под ним копеечный клочок земли. Затраты на благоустройство — бессмысленны. К тому же место не очень удачное. Ездить туда неудобно. Если мама захочет, я куплю ей хороший, комфортабельный дом гораздо ближе. Она просто пока не хочет.

— Тогда имеет смысл поговорить о тех, кто знал о существовании этого дома. И о тех, кто хотел бы подставить вас. Если найдена, не дай бог, Алена. Да и в другом случае хорошего мало.

— Да. Я буду отвечать на все вопросы. Мне необходимо знать, кто меня так подставляет. Так давно и так ужасно. Два убийства, ограбление. Я собираюсь с вами сотрудничать, понимая, насколько вам удобно все это повесить на меня.

— Вы это уже говорили, — заметил Масленников. — Скажу вам не как следователь. Я — эксперт. Вы сделали верный шаг. Да, все это не совпадения. А материалы на ваш круг общения мы и так собираем. У вас давние и хорошие друзья. И отношение всех к семейству Кривицких — тоже, похоже, давнее и не простое.

— У меня есть время отдохнуть и собраться с мыслями? — спросил Осоцкий. — Очень устал. Приехал к вам из аэропорта.

— Вы хотели спросить: не собираюсь ли я вас задержать, — произнес Земцов. — Нет. Вы свободны. Договариваемся о встрече через сутки. Буду ждать.

Осоцкий прерывисто, с облегчением вздохнул и быстро вышел из кабинета.

— Нет между ними мира. Кто бы это ни был. Мира нет, — авторитетно заключил Масленников.

Григорий Зимин, руководитель компании Кривицкого, позвонил Алексею домой и попросил срочно приехать на работу.

— Знаю, Алеша, что у тебя проблемы. Но я очень долго откладывал этот разговор. Жду.

Алексей зашел в кабинет, в котором не так давно сидел его отец, и подумал, что он идет из одной жизни в другую. В параллельную, незнакомую и страшную жизнь. В ней нет опоры, в ней все перевернуто с ног на голову, в ней остались только тайны, опасности и его большая беда. И меньше всего его беспокоило, что скажет Григорий. Алексей оказался не тем финансистом, для которого есть только цифры, доход и новая вершина в виде того же дохода. Если бы отец оставил ему в полное распоряжение эту империю, если бы ему сейчас выставили условие — отдать все мгновенно за жизнь Алены, он бы обрадовался. Он бы и не подумал сообщить в полицию. Даже Кольцову соврал бы. И обнял бы преступника, как лучшего друга. Но отец ему не доверил. Видимо, просчитал примерно такой расклад. Он доверил Грише, которого ценил как специалиста, но как человека недолюбливал. Гришу трудно любить, вряд ли вообще есть на свете человек, который его терпит вне работы.

И Григорий думал о чем-то очень похожем. Он сравнивал Алексея с Валентином. Такое невероятное внешнее сходство и такие разные, практически противоположные люди. Григорий помнил Алексея еще ребенком. Наблюдал, как он рос, как менялся. Григорий фиксировал своим феноменальным мозгом его редкую харизму, добродушие, открытость. Это замечательный человек по самым строгим критериям. И одно но. Все эти достоинства абсолютно не нужны делу. Более того, они делу опасны. Григорий всегда это чувствовал, и вот теперь косяком пошли события, которые доказывают его правоту. Впрочем, Зимин никогда не находил ошибок в своих расчетах.

— Садись, Алексей. Я сознательно хочу поговорить с тобой в этот, такой трудный для тебя час. Мне именно сейчас нужно оценить степень твоей ответственности за дело. Понимаешь, люди живут, страдают, влюбляются, теряют друг друга, а дело не прекращается ни на секунду. И это единственная причина, по которой люди могут и страдать, и любить, и планировать будущее своих детей. В этом возможность и детей любить, и страдать, ни в чем не нуждаться и не зависеть даже от режимов и катастроф, которые приготовит страна. Азбучные истины?

— Нет. Вчера это были бы для меня азбучные истины. Сегодня — нет. Сегодня, Григорий, я не уверен, что ты прав, как всегда. Но я разделяю твои сомнения по моему поводу. Да, вот так выяснилось, что моя преданность не с делом и даже не со своими детьми. И что нам делать? Ты же не можешь меня уволить, дядя Гриша, лучший сотрудник моего отца. По сути, я все же владелец дела, управлять которым папа доверил тебе. Тебе будет удобнее, если я возьму отпуск за свой счет, хоть на год, чтобы ты мог взять кого-то на мое место?

— Мне это не будет удобно, — веско сказал Григорий. — Дело — это не проходной двор и не площадка для нелепых экспериментов. Леша, года не прошло с тех пор, как погиб твой отец, а я перестал тебя узнавать. Ты не похож больше ни в чем на Валентина. Ты позволил себе стать непохожим на своего отца, который так старался воспитать тебя сильным человеком. Мужчиной. Никто так хорошо не понимал Валентина, как я. Никто так подробно не рассматривал ваши отношения: они имели отношение к делу, они были условием моего главного уравнения. Что будет, если вдруг… Если вдруг случится то, что случилось. И вот теперь я решил, что имею право дать тебе совет. Даже не совет. Это уже поздно делать. Я воспользуюсь своим правом диктата. Правом, которое дал мне твой отец. Я приказываю тебе — вернись к работе. Не формально, не для отсидки часов в кабинете. Тебе никто не будет помогать. Войди во все, что ты упустил. Даю тебе максимум неделю. Я могу разгрести запущенные тобой проблемы, но я не стану этого делать. Мне не нужен сотрудник, не способный справиться с самой тяжелой задачей. Тебе сейчас не нужна работа, на которой ты получаешь большую зарплату ни за что. Это желание отца, а ведь он позаботился о тебе, несмотря на все свои личные драмы. По роковому стечению они связаны с той же женщиной, что и твои. Меня никто не может упрекнуть в сентиментальности. Я сам не знаю, что это такое. Но эти жестокие слова я тебе говорю… как отец. Как человек, который выполняет его волю. Через два дня наш экономический форум. Люди уже приезжают. Ты будешь там полным руководителем. И у нас не должно быть никаких ошибок. Тебе в кабинет сейчас принесут материалы, мои заметки и соображения. Ты поймешь, в каких решениях мы заинтересованы. Работай, Алексей. И последнее. Тебе так будет легче. Как известно, у беды длинные ножки. Не стоит сидеть взаперти, чтобы что-то узнать. Я с тобой. Помогу, как получится, ты сам знаешь.

Нервы у Алексея, конечно, совсем сдали. От последних слов Григория, человека без человеческих эмоций, с душой — калькулятором, глазам его стало горячо и больно. Он как будто увидел себя с высоты взгляда ушедшего отца. Он оттуда, наверное, кажется испуганным и глупым ребенком. Взрослым ребенком, который потерял свою любимую игрушку, не сумел ее сохранить. И теперь ему жизнь настолько не мила, что спасения быть не может. И это очевидно даже Григорию Зимину, созданному из теорем и распоряжений безотказного мозга. Даже он его решил пожалеть в духе своих представлений.