Темза. Священная река - Питер Акройд

Книгой, где наиболее явственно и живо показаны приречные кварталы, стали “Лаймхаусские ночи” Томаса Берка, вышедшие в 1917 году и произведшие в то время сенсацию – во многом благодаря концентрированным описаниям нищеты и мерзостей, скопившихся в районе, который никто ранее не отваживался исследовать. Это был мир “ядовитого мрака и безмолвия”, где в воздухе висел едкий запах и где “всякий угол, тускло освещенный унылым огоньком оголенного газового рожка, казалось, таил в себе нечто жуткое, и ощущение опасности преследовало тебя на каждом шагу”. Возможно, автор тут слегка перегибает палку, но подобные пассажи уравновешиваются более спокойными описаниями “магазинчиков на любом углу, торгующих жареной рыбой”, и лавчонок, куда сносили всевозможное тряпье, железный лом и кухонные отбросы.

Река создала свой особый язык. В книгах Альфреда Уильямса рассказывается, в частности, о местном говоре долины Темзы. Слово chorus здесь произносилось как “кориус”, break – как “брик”. Звук “у” здесь часто заменяли на “в”: например, имя Уильям звучало как “Вильям”. Могло ли это произношение, совершив путешествие вниз по Темзе, повлиять на лондонский диалект кокни середины XIX века? Не исключено, что на речи верховий оставил отпечаток некий древний язык, давно вышедший из употребления, возможно, произошедший от уэссекского или мерсийского наречия.

Высказывалось мнение, что английский язык как таковой зародился среди первых сообществ, живших на берегах Темзы, и что общенациональным его сделал затем король Альфред, которому были привычны диалекты Уоллингфорда и Фаррингдона. Это не такое экстравагантное предположение, как может показаться. Существует глубокая связь между рекой и языком, примером которой служит возникновение письменности на приречных равнинах Месопотамии. Первые города возникли на берегах рек, и потребность в широком общении возникла, таким образом, у проточных вод. В древних мифах реки приравнивались к “гласу Божьему”, и в античных текстах цветистые риторические периоды назывались flumen orationis – потоками речи. Не случайно мы говорим о “плавности” созвучий. Вода – божество-покровитель свободно изливающейся, связной речи, щедрой на ассоциации, исполненной ритма и гармонии. Эта метафора долговечна, ибо покоится на древнем соотнесении. Рескин однажды сказал об отношениях между Тернером и Темзой, что художник понимал ее язык.

На ее берегу некогда жил один человек, устами которого говорил дух места. Дуглас Челлоу родился в 1790 году на Хай-Тимбер-стрит в Ротерхайте, и всю жизнь он обитал и бродил в окрестностях реки на отрезке от Челси до Саутенда. Однажды у моста Блэкфрайерз с ним повстречался писатель и журнальный редактор Чарльз Уайтхед, впоследствии описавший странное знакомство: “Он ломал себе руки, словно все представлялось ему безнадежным, но затем вдруг успокоился и стал весь улыбка и предупредительность. Мне показалось, что он хочет просто-напросто поведать о своей любви к реке любому, кто согласится слушать, и то, о чем он говорил мне тогда и во время наших многих последующих встреч, неизменно вызывало у меня интерес”.

Челлоу рассуждал о римлянах и саксах, устанавливавших на Темзе свою власть, о проплывавших через Лондон средневековых купцах, о монахах, строивших свои обители на берегах реки; он говорил о Чосере и Тайлере. Он описывал грандиозные “морозные ярмарки” на льду Темзы, а после гибели “Принцессы Алисы” в 1878 году[41] он ходил взад-вперед по речному берегу с плакатом: “КАКИЕ МЫ ВЛАДЫКИ МОРЕЙ? МЫ ДАЖЕ НА ТЕМЗЕ НЕ МОЖЕМ УДЕРЖАТЬ НА ПЛАВУ ПРОГУЛОЧНОЕ СУДНО! РЕКА СВЕРШИЛА СВОЮ МЕСТЬ”. В полицейских отчетах того времени говорится, что его часто видели с этим плакатом у временного морга для жертв кораблекрушения и у здания суда, где выносились заключения о причине смерти.

Он был убежден, что река – некое божество, подобное античному, божество порой благосклонное, а порой свирепое, которое нужно задабривать. Он печатал листовки, где речь шла о речных пиратах и жуликах, озаглавленные: “Преступления против реки Темзы”, как будто пострадавшей стороной была сама река. Под конец жизни он построил себе хижину на речном берегу в районе Гринвича. Каждое утро, как пишет Алан Уайкс в книге “Взгляд на Темзу” (1966), он воздавал реке хвалу: “молитвенно вскидывал руки, затем ложился на берегу ниц и упрашивал лондонскую реку признать в нем своего адепта”. Однажды утром, во время отлива, у Темзы нашли его труп.

Вход в Вест-Индский док

Дэниел Дефо в “Путешествии по всему острову Великобритания” (1724) писал, что каждый день на Темзе пребывает примерно две тысячи судов. Но главный интерес для него представляет не это, а совокупный доход, который приносит река. Для него “серебряная Темза” была серебряной в буквальном смысле – была жидкой валютой, текущей сквозь сердце Лондона. Темза всегда была торговой рекой. В ее низовьях от Нора до Лондона и его окрестностей постоянно шла кипучая деятельность. Темза в изобилии видела пот, и труд, и жадность, и бедность, и слезы. Ее доки, пристани и фабрики в свое время входили в состав гигантской имперской машины, однако ее коммерческая история уходит в гораздо более глубокую древность.

В XII веке здешний порт уже воспринимался как старинный. До нас дошли стихи этого столетия, включенные автором Уильямом Фицстивеном в предисловие к его биографии св. Фомы Беккета “Vita Sancti Thomae, Cantuariensis Archiepiscopis et Martyris”. Фицстивен перечисляет богатства, которые купцы доставляют по морю:

Уже тогда на Темзе имелись пристани для выгрузки и погрузки пшеницы, ржи и вина, льна, пеньки и полотна. В XIII веке недалеко от лондонского Тауэра была так называемая Галерная пристань, у которой останавливались галеры, ежегодно приплывавшие в Лондон из Венеции. Их охранял отряд лучников. Самым важным экспортным товаром того времени, который грузили на венецианские галеры в обмен на сахар, пряности и шелка, была непряденая шерсть. В XIV веке, согласно оценкам, за год в заморские страны отправлялось сто тысяч мешков шерсти. Торговый оборот так вырос, что в XIV и XV столетиях в Шадуэлле, Ротерхайте и Детфорде возникли крупные судовые верфи. Они действовали там впоследствии четыре сотни лет. В XVI веке вдобавок открылась огромная верфь в Блэкуолле. Вся эта деятельность, в свою очередь, привела к тому, что к берегам реки стали стекаться разнообразные ремесленники – бондари, изготовители парусов и т. д. Как и для грузчиков и других портовых рабочих, Темза была прямым источником заработка. На Тули-стрит пекли галеты и занимались доставкой припасов на суда, в Уоппинге действовали корабельные снабженцы, в Лаймхаусе вили судовые канаты. С XVI столетия процветали и прочие профессии, связанные с рекой. В тюдоровскую эпоху ружейный порох производили на ротерхайтских водяных мельницах, позднее его изготовляли у реки в Гринвиче и Вулидже. Пушечные ядра и ружейную дробь отливали опять-таки у Темзы.