Рассвет - Генри Райдер Хаггард

— Я полагала, — сказала она, — что мы покончили с этой чепухой несколько лет назад. Вы хотите начать снова?

— Да, леди Беллами, это именно так. Я больше не собираюсь терпеть издевательства и насмешки этого проклятого негодяя Каресфута. Кроме того, я не собираюсь терпеть ваши постоянные визиты к нему!

— Вы терпели их двадцать лет, теперь уже поздно возражать, не так ли? — холодно заметила она, принимаясь за яйцо.

— Никогда не поздно исправиться; вам тоже еще не поздно спокойно остаться дома и исполнять свой долг перед мужем.

— Большинство людей сочли бы, что я хорошо его исполняла. Двадцать лет назад вы были никем, и у вас не было, если можно так выразиться, ничего. Теперь у вас есть титул и от трех до четырех тысяч в год. Кого вы должны благодарить за это? Уж точно не самого себя.

— Будь прокляты титул и деньги! Я предпочел бы быть бедным адвокатом с большой семьей и пятью сотнями фунтов в год на ее содержание, чем жить так, как живу я, разрываясь между вами и этим вульгарным чудовищем Каресфутом. Это собачья жизнь, а не человеческая! — бедняга Беллами был так потрясен своими реальными или воображаемыми обидами, что слезы действительно покатились по его пухлому личику.

Жена посмотрела на него с некоторым удивлением.

— Мне кажется, — заметила она, — что ты жалкое создание, Джон.

— Может быть, и так, Анна, но я скажу тебе, что даже жалкое создание может зайти слишком далеко, если его довести. Возможно, тебе стоит быть немного осторожнее.

Она бросила на мужа быстрый взгляд, не лишенный некоторой опаски, потому что в его голосе прозвучало нечто такое, что ей не понравилось, но вид у него был до смешного жалкий, и это ее успокоило. Она доела яйцо, а затем, медленно водя ложкой по скорлупе, сказала:

— Не угрожай мне, Джон; это дурная привычка и она свидетельствует о том, что ты плохой христианин; кроме того, она может вынудить меня уничтожить тебя… в порядке самозащиты, разумеется, ты же знаешь.

С этими словами, оставив после себя жалкие обломки скорлупы и сэра Джона, леди Беллами приказала подать экипаж.

Расправившись с мужем, она в положенное время отправилась навестить своего надсмотрщика, ничуть не догадываясь, что ее ждет в его доме. В конце концов, в мире есть некоторая поэтическая справедливость.

Малыш Смит, только что выпущенный из материнского фартука, жестоко избит школьным задирой Джонсом, и для него Джонс — всемогущий, жестокий дьявол, чье положение исключает всякую возможность возмездия. Однако если бы малыш Смит мог видеть, как всемогущего Джонса лупит его папаша-священник, отмечая тем самым двойное событие — прогул школы и излишнее количество выпитого хереса — то, вероятно, его оскорбленные чувства были бы значительно смягчены. И ведь на этом ничего не заканчивается. Сквайр Робинсон отбирает приход у преподобного и резко отзывается о нем перед епископом, называя его плохим пастырем, не заботящемся о своем облачении; вскоре после этого сэр Бастер Браун, председатель квартальной сессии, в довольно свободной манере высказывает свое мнение о сквайре Робинсоне в качестве судьи — ибо, в свою очередь, получил самую неслыханную взбучку от судьи Ее Величества барона Мадлбоуна за то, что не выказал тому почестей, которые он привык получать от Верховного шерифа графства. И даже над августейшей персоной самого судьи нависает страх того единственного, что он не вправе посчитать неуважением — общественного мнения. Справедливость! Да весь мир переполнен ею, жаль только, что по большей части она зиждется на фундаменте несправедливости.

Леди Беллами нашла Джорджа сидящим в столовой рядом с сейфом, который так заинтересовал недавно ее мужа. Сейф был открыт, и Джордж читал одно из писем, которые читатель, возможно, уже видел у него в руках.

— Как поживаете, Анна? — осведомился он, не вставая. — Вы сегодня восхитительно выглядите. Никогда не видел более изысканно одетой дамы.

Она не соизволила ответить на приветствие, но побледнела как смерть, не сводя глаз с письма в его руке.

— Что это? — хрипло спросила она, указывая пальцем на письмо. — Что вы делаете с этими письмами?

— Браво, Анна, очень трагично. Из вас получилась бы настоящая леди Макбет! Как там… «все благовония Аравии не надушат эту маленькую ручку… О! О! О!»… продолжайте же?

— Что вы делаете с этими письмами?

— Разве вы никогда не усмиряли собаку, показывая ей кнут, Анна? У меня есть к вам маленькая просьба, но я хочу сначала привести вас в великодушное расположение духа. Послушайте, я прочту вам несколько пассажей из прошлого, которое так живо запечатлено на этих листках.

Женщина опустилась в кресло, закрыла лицо руками и застонала. Джордж, чье лицо выдавало некоторую нервозность, взял желтоватый листок бумаги и начал читать.

«Знаете ли вы, сколько мне сегодня исполнилось лет? Мне девятнадцать, и я замужем уже полтора года. Ах, какой счастливой девушкой я была до замужества, как боготворили меня в моем старом доме! Они всегда называли меня «королева Анна». Что ж, теперь все они мертвы, и я молю Бога, чтобы сон их был крепок, и они не могли ничего ни увидеть, ни услышать. Да, полтора года — год счастья, полгода ада; счастье, пока я не знала тебя, ад с тех пор, как я увидела твое лицо. Какой тайный источник зла ты затронул в моем сердце? У меня никогда не было дурных мыслей до того, как ты появился. Но когда я впервые увидела твое лицо, я почувствовала, что со мной произошла какая-то странная перемена: я узнала свою злую судьбу. Как ты обнаружил мое злое очарование, как ты привел меня к злу — тебе лучше знать. Я не трусиха, я не хочу искать себе оправданий, но иногда мне кажется, что ты должен за многое ответить, Джордж. Я слышу плач моего ребенка, моего прекрасного мальчика с глазами отца… Знаешь, мне кажется, что ребенок стал меня бояться: он отталкивает меня своими маленькими ручонками. Я думаю, что даже моя собака теперь не любит меня. Они — дитя и зверь — знают меня такой, какая я есть; природа подсказывает им; все знают меня, все, кроме него. Сейчас он вернется домой, навестив своих больных и бедных, поцелует меня и назовет своей милой женой, а я буду лгать, лгать, лгать ему. О Боже, я больше не могу этого выносить…»

— Есть и другие, того же сорта, — холодно заметил Джордж. — Это очень интересное исследование, своего рода психическая анатомия, но у меня нет времени дочитывать это письмо. Мы перейдем к другому.

Леди Беллами не двигалась; она сидела, дрожа и закрыв лицо руками.

Джордж взял второе письмо и начал читать отмеченный отрывок.

«Жребий брошен, я приду; я больше не могу сопротивляться твоему влиянию; оно становится сильнее с каждым днем, и теперь оно делает меня убийцей, потому что потрясение убьет его. И все же я устала от однообразия и ничтожества моей жизни; мой ум слишком силен, чтобы быть зажатым в столь узкие оковы…»

— На самом деле весьма смешной отрывок, — критически заметил Джордж. — Но не расстраивайтесь, Анна, Я собираюсь прочесть всего лишь еще одно, датированное годом позже предыдущего. Слушайте!