Непрописные истины воспитания. Избранные статьи - Симон Соловейчик

Во сне? На спине? Значит, заснув, можно и не проснуться, если случайно окажешься на спине? В течение долгого времени мальчик боялся засыпать и особенно боялся он хоть на мгновение оказаться на спине.

Быть может, одна из особенностей современного ребенка (в отличие от детей прежних времен) состоит в том, что с появлением телевидения дети то и дело видят на экранах смерть, и главным образом – насильственную. Если в руках героя стреляющий автомат, то по десять душ в минуту отлетает на глазах ребенка-зрителя. Отработаны картинные формы смерти: убитые падают, соревнуясь в акробатической ловкости: кто красивее выгнется, кто выше подпрыгнет, прежде чем помереть.

Что смерть в кино становится нестрашной – это ладно, в конце концов, это ведь не настоящая, игровая смерть, дети и сами так же картинно падают в играх. Хуже, что конец человеческой жизни подается нефилософично. Зрители воспринимают смерть без мысли о смерти. Изображение смерти на экране само по себе не опасно, не безнравственно, как и рассказ о чувственной любви.

Безнравственно другое: что герой умирает, а зрителю его не жаль. В этом случае убивают не героя, а зрителя – убивают какие-то его чувства. Есть оборот речи: «Он умер, оплакиваемый родными». Если некому было рыдать, нанимали плакальщиц. Но нельзя, чтобы человек умирал – в жизни, в книге, на сцене или на экране – и никто не плакал бы, никто не грустил. Комедию, не вызывающую смеха, осуждают. Но не должна ли быть осуждена трагедия, не вызывающая высокой печали, очищающей душу?

Прежде я считал, что маленьких, например десятилетних, детей не надо водить на похороны близких. Мне было жалко детей. Всегда хочется огородить их от несчастья, от вида несчастья – это желание так естественно. Но однажды мне сказали, что я не прав, что дети должны вместе со взрослыми переживать все. В. Сухомлинский тоже писал, что дети должны видеть смерть – тогда они начинают больше ценить жизнь. Когда Василий Александрович умер, то недлинную дорогу от школы до сельского кладбища усыпали цветами, и по ним за гробом учителя шли его ученики-первоклашки – так рассказывают. Сухомлинский говорил детям, что человек не умирает, что он и после смерти продолжает жить. Каким образом – он не объяснял, да дети и не требуют, как правило, таких объяснений.

Но даже в нерелигиозных семьях не стоит, на мой взгляд, говорить детям, что бессмертия нет. Тем более что мы и сами очень мало знаем о смерти и о посмертном существовании человека.

Для себя я нашел такое объяснение для разговоров с детьми о смерти и бессмертии. Человеческий дух, говорю я, – это стремление к правде, добру и красоте. Это не личное стремление человека, оно одно на всех, для всего человечества. Человек умирает, но дух его – его стремление к высшему и бесконечному – остается в других, в человечестве, и так человек вечно живет в других. Не только в памяти близких живет он, но и в душах, в духе, в стремлении всех людей к вечному.

Кого уважают и любят люди? Мать говорит о сыне: «Мой на хорошей работе. – И обязательно прибавит: – Его там уважают».

Любовь людей – самый точный признак высоких качеств человека. Силой или хитростью любви не добьешься. Когда мама тревожится за сына, просит совета, то сначала спрашиваешь ее: «А товарищи его любят?» – «В общем, да». – «Не тревожьтесь, – говорим, – за мальчика, значит, с ним все в порядке». И наоборот: у школьника невероятные успехи, он отличник, чемпион, лауреат, а товарищи его недолюбливают. Будем настороже: что-то не так с мальчиком!

Бывают дети – нелюдимы, очень застенчивые или очень требовательные в дружбе, они живут без друзей и страдают от этого. И все равно к ним относятся хорошо, хоть и не ходят с ними в обнимку. Не числом друзей измеряется любовь к мальчику или девочке, и не успехами она определяется, а чем-то другим. Чем же?

Наш маленький подрос и впервые выходит во двор, «в люди» (или мы отдали его в ясли, или в детский сад – все равно). И сразу вместо привычной домашней морали «послушный – непослушный», «хороший – плохой» он попадает под действие нового для него морального кодекса, выраженного… в детских дразнилках. Забавные, насмешливые, озорные, они меняются со временем, но смысл их всегда один и тот же.

Дома ребенку лучший кусок, а здесь, во дворе, делись со всеми, иначе – «жадина-говядина!» Дома радуются, что ребенок хорошо ест и быстро поправляется, а здесь – «толстый, жирный, поезд пассажирный!» Дома, когда заплакал, утешают, а здесь – «плакса, вакса, гуталин, на носу горячий блин!» Дома кутают, боятся простудить, а здесь, если появишься одетым не по сезону, сразу – «зима – лето попугай!» Дома говорят: «Дружи с этой девочкой, она такая хорошая», а во дворе за эту дружбу еще и «тили-тили-тесто» схватишь. Всегда найдется за что дразнить, ну хотя бы за то, что тебя зовут Колей: «Коля, Коля, Николай, сиди дома, не гуляй». Нет готовой дразнилки – придумают!

Но заметим, самые маленькие дети не дразнят друг друга за слабость и трусость – пока еще быть слабым не зазорно, пока еще все слабые! Да и споры не драками решаются, потому что неподалеку мама или кто-то из взрослых, и всегда могут дети спрятаться дома, отдохнуть от этой суровой жизни. А потому – горе мальчику, если его и дома встречают бранью и насмешками, упреками за грязное пальто или мокрые ноги! Он не выдерживает двойной осады, ожесточается. Дом для ребенка должен быть местом, где можно отсидеться. Даже в играх дети устраивают «домики» и всевозможные «чур-чура» – им нужен, по-моему, отдых не от беганья, а от действия неумолимых и чересчур тяжелых для детской души правил. У детей еще мало нервных сил, и первый моральный кодекс они принимают как лекарство – небольшими дозами. Поэтому детям нужна строгость двора, но нужна и домашняя пощада.

С возрастом, когда начальная школа морали («не жадничай», «не плачь» и т. д.) пройдена, дворовый кодекс ужесточается, расширяется. Наказанием теперь служит не безобидная дразнилка, а кличка, презрительное словцо, прозвище: «маменькин сынок», «ябеда», «бессовестная», «слабак», «тихоня», «трус», «ворюга» – кодекс приближается к взрослому. Трехлетний взял Вовино ведерко, семилетний украл Вовин пистолет.

И тут-то на первый план выходит главное требование к человеку, маленькому или взрослому. О том, что оно главное, можно судить по огромному количеству и разнообразию устойчивых сочетаний; на одну тему, с одним и тем же значением – их, наверное, в десять раз больше, чем всех других дразнилок и прозвищ, вместе взятых.

Сперва, при переходе из начальной школы морали в среднюю, это еще по-прежнему дразнилка: «Воображала, хвост поджала!» А потом – «не задавайся», «не зазнавайся», «не заносись», «не выставляйся», «не выпендривайся», «не ставь из себя», «не корчи из себя» до относительно нового – «не возникай!» Это требование «не ставь из себя», если перевести его в положительную форму, означает: будь таким, какой ты есть! Не старайся казаться лучше, сильнее, умнее! Будь самим собой!

Да, от основания мира и до наших дней любят и уважают только тех, кто умеет быть естественным. Умеет быть умным, сильным, храбрым, добрым, лучшим в играх и в труде – именно быть, а не казаться таким! И всегда, сколько мир стоял, люди презирали тех, кто претендует на что-то, кто несет в самом себе неправду. Будь человеком, а не выгляди как человек, не подделывайся под человека, не притворяйся человеком! Именно за полное непритворство любят маленьких детей, и «устами младенца глаголет истина».